Строительство «чугунки» началось в мае 1842 года, одновременно от Москвы, где командовал Александр и от Петербурга, где «могучее плечо поддержки» Николаю Павловичу подставил юный Костик. Своих «дружков» конезаводчиков я вытягивал как мог, — убедил отца потянуть с покупкой паровозов до последнего, ведь прогресс идёт такими семимильными шагами, что за год-два конструкция паровозов значительно изменится и мы, затратив немалые деньги, получим по окончании строительства устаревшие машины, к тому же проржавевшие от невозможности их полноценно эксплуатировать. А верст на 10–20, потягают вагоны с грузами и лошадки. Вес считали меня лоббистом «лошадиной мафии», в том числе и папенька, но я то знал — стройка растянется на годы, какой смысл тратить золото на ненужные сегодня паровозы. Надо ли говорить, что подряд на шанцевый инструмент я выиграл влегкую. Никто попросту не выставился супротив царевича. Ну, тут меня комплексы не мучили совершенно — за качество отвечал лично. Хмурый отец, с неодобрением относившийся к стремлению сына заработать копеечку изрядно попыхтел, стараясь сломать лопату. Конечно, такому здоровому лбу это в конце концов удалось. На то как государь яростно ковыряет грунт, исподтишка поглядывали несколько сот пар внимательных глаз. Сломав два черенка и не повредив собственно само полотно лопат, батяня сердито выхватил из рук адъютанта третью по счёту и слово гвардеец-преображенец со штыком (лопатой) наперевес устремился на ближайший пригорок, где воткнув орудие труда землекопа в слой сухой глины торжественно изогнул и пошатав таки надломил продукцию «Завода скобяных и железных изделий Константина Кузнецова». Восторжествовав над непокорной железякой царь успокоился и что-то недовольно бурча, загрузился в карету. Реплику: «Сдуру можно и… сломать», я героически удержал при себе…
К концу сезона работ в 1842 году выяснилось, на меня «катил бочку» паскудник Клейнмихель. Многих протеже графа я едва ли не пинками гнал со стройки, делая подрядчиками отставных офицеров флота, как правило, людей грамотных и ответственных. С них я не получал вообще ни единой копейки, давая людям возможность заработать, правда ставил условие хорошо относиться к трудягам-подёнщикам и подбирать смышленых и расторопных людей с прицелом на будущие стройки. Была мысль обучать таких «живчиков» грамоте и продвигать, делать десятниками, и проводить их потом, лет через несколько, самих в подрядчики. Формировать свою команду, короче говоря. Но мои благие намерения были для Петра Андреевича, столь ярко и образно воспетого Некрасовым как серпом по известному месту. Нет, напрямую на дерзкого и неуступчивого Константина он не наезжал, наоборот — лебезил и заискивал. Но папеньке такую прогонял пургу, будто бы я принимаю посулы и подношения и от тех и от этих, что не способствует авторитету фамилии. Удивительное дело, — отец молчал, даже не пытался поговорить по душам, потому-то жулик граф был нами раскрыт только по осени 1842 года. Обсудили в первопрестольной с Сашей подлюку Клейнмихеля и на сём дело, казалось, и окончилось. Казалось нам тогда. Ан нет, проклятая немчура в 1843 году сумела потеснить некоторых из моих отставников, и так вышло, что 15 июня я с десятком конвоя выехал на поляну, где обедали хмурые артельщики. Вонь от котла исходила столь гадостная и мерзостная, что подъехав метров на десять, пришлось нос затыкать. А люди эту дрянь ели. Ребятишки лет десяти-двенадцати неторопливо и сосредоточенно обгладывали кости. Поодаль, метрах в ста от подёнщиков трапезничали пронырливый купчик и длинный, на глиста похожий армейский поручик.