– Да, – сказал я, – это правда!
– А теперь, – продолжал Алан, вынимая кинжал и кладя на него руку, – я клянусь на Священном Мече, что не принимал в этом никакого участия ни делом, ни мыслью.
– Благодарю за это бога! – воскликнул я и протянул ему руку.
Он как будто не заметил этого.
– Мне кажется, что какой-то Кемпбелл не стоит стольких разговоров! – сказал он. – Они вовсе не так редки, насколько мне известно.
– Во всяком случае, – отвечал я, – вы не можете особенно осуждать меня, Алан, так как прекрасно знаете, что говорили мне на бриге. Но желание и действие не одно и то же, и я снова благодарю за это бога. Всеми нами может овладеть искушение, но хладнокровно лишить человека жизни… – В эту минуту я больше ничего не мог сказать. – Вы знаете, кто это сделал? – прибавил я. – Вы знаете того человека в черном кафтане?
– Я не вполне уверен в цвете его кафтана, – сказал Алан хитро. – Но мне почему-то кажется, что он был синий.
– Синий ли, черный ли, вы знаете его? – спросил я.
– По совести, я не могу поклясться в этом, – сказал Алан. – Правда, он прошел очень близко от меня, но, по странной случайности, я в это время завязывал башмаки.
– Можете ли вы поклясться, что не знаете его, Алан? – закричал я, готовый и сердиться и смеяться его уверткам.
– Пока нет, – сказал он, – но у меня очень короткая память, Давид.
– Но я видел ясно одно, – сказал я, – вы старались отвлечь внимание солдат на себя и на меня.
– Очень возможно, – отвечал Алан. – И каждый джентльмен поступил бы так же; мы оба не причастны к этому делу.
– Тем более имеем мы оснований оправдываться, если нас невинно подозревают! – воскликнул я. – Во всяком случае, о невинных надо подумать раньше, чем о виновных.
– Нет, Давид, – сказал он, – у невинных еще есть надежда, что правота их выяснится в суде. Для человека же, пустившего пулю, лучшее место, я думаю, в вереске. Люди, не замешанные ни в каких неприятностях, должны помнить о тех, кто в них замешан. В этом и заключается настоящее христианство. Если бы случилось наоборот и человек, которого я не мог разглядеть, был бы на нашем, а мы на его месте, что легко могло бы случиться, то мы, без сомнения, были бы ему очень благодарны за то, что он отвлек на себя внимание солдат.
Когда дело дошло до этого, я потерял надежду убедить Алана.
Он, казалось, так наивно верил в свои слова и выражал такую готовность жертвовать собой за то, что считал своим долгом, что я не мог с ним спорить. Я вспомнил слова мистера Гендерлэнда о том, что мы сами могли бы поучиться у этих диких горцев, и принял к сведению этот урок. У Алана были превратные понятия, но он готов был отдать за них жизнь.