Павлухин наступал на Самокина:
– И ты знал? Ты знал? И – молчал?
– Знай и ты. Молчи и ты.
– Как же это?
– А вот так… Через мои руки прошли все шифровки. Помочь я ничем не мог. Вся борьба за жизнь четырех между Ветлинским и посольством была у меня перед глазами.
– И молчал? – не мог простить Павлухин Самокину.
– Правильно, что не сказал. Угробить человека легко. А кто крейсер доведет до Мурманска? Ты, что ли? А корабль необходимо сохранить… для революции. Вот и молчал.
Павлухин потер один кулак о другой:
– Ну теперь-то мы дома… Крейсер он привел.
– Будь разумнее, Павлухин, – сказал ему Самокин. – Революция не состоит из одних расправ и выстрелов. Время еще покажет, что такое Ветлинский. Может, он еще шерстью наизнанку вывернется? И даже будет полезен?
– Кому?
– Службе, дурак ты такой… Службе!
– Да не верю я в это.
– А я и не настаиваю, чтобы ты на каперанга крестился. Но надо еще проверить – что скрывается за его речами.
Звякнул звонок, откинулось в переборке окошечко из радиорубки. Самокин перенял бумагу, как в старые времена.
– Это же не шифровка! – сказал он. – Так чего суете мне?
– Все равно. Тебе ближе. Ты и передай командиру.
– А что там? – вытянул шею Павлухин, подозрительный. Самокин глянул на бланк и хмыкнул:
– Сам Керенский вызывает нашего Ветлинского в Питер.
– Зачем?
– Этого не знает пока и сам Ветлинский. Очевидно, Керенский имеет на него какие-то особые виды… Неспроста!
Самокин поднялся на мостик. В шубе и валенках дрог на ветру сигнальщик. Увидел кондуктора и стал ругаться:
– Ну и закатились мы. Если так на солнце зубами ляскать, так что же зимой-то будет? Во климат, провались он, холера… там уже цветы вижу, на сопках, а за цветами лед не тает.
– Отщелкай на СНиС, – попросил Самокин сигнальщика, – пусть ответят нам, если сами знают: когда питерский уходит?
Под ширмами прожектора узкими щелями вспыхнул ярчайший свет дуги. Сигнальщик проблесками отщелкал на пост вопрос: створки ширмы то открывали, то гасили нестерпимое сияние дуги, устремленное узким лучом прямо в пост СНиСа.
– Есть, – сказал. – Проснулись, сволочи… отвечают.
– Читай, – велел Самокин.
Теперь такой же луч бил в мостик «Аскольда».
– Курьерский… отходит… И спирту просят!
– Ответь им: спасибо. А спирт – в аптеке.
Берег «писал» снова, и сигнальщик прочел в недоумении.
– Эй, Самокин! Советуют нам пушку продать.
– Начинается… анархия, мать порядка, – выругался Самокин.
Уже надев шинель, он подхватил пудовые книги кодов, отнес их в салон. Ветлинский спал, похожий на мертвеца, и ветер стегал бархатные шторы, раздувая их сырым сквозняком. Поверх книг Самокин положил распоряжение главковерха Керенского и вышел из салона… Навсегда! Навсегда!