– А ведь любовь такое великое чувство! – с пафосом сказала секретарша.
– Я тоже такого мнения, – ответил Небольсин, благодарно поминая при этом Дуняшку за сытный завтрак. – Но…
И тут на всю контору раздался истошный вопль:
– Карау-ул… помо-о-о-гите!
– Кто это так орет? – испугался Небольсин, вскакивая.
– Никак, Шверченко? – засуетились в канцелярии.
Со второго этажа конторы, отчаянно грохоча по ступеням, скатилось что-то. Небольсин приоткрыл дверь. Так и есть: рабочие свергли третейский суд в лице архиреволюционного товарища Шверченко.
– Ревком бьют, – сказал Небольсин, вспоминая чесменский митинг. – И нам, чувствую, пора подумать о себе…
Нахлобучив на ухо шапку, он успел выскочить из конторы таким жиганом, что опередил даже Шверченку. Председатель мурманского ревкома наяривал следом, как козел по весенней травке.
– Милицию! – взывал Шверченко, шлепая валенками по талым сугробам. – Милицию сюда… пожарных зовите!
Толпа рабочих громила контору. Небольсин остановился, издали наблюдая, как вылетают наружу рамы. Через окна, порхая ножками, рушились в снег столы бухгалтерии. Вот, заодно с ними, вылетел в окно, еще попискивая о чем-то, и главный бухгалтер дистанции (писавший почему-то всегда гусиным пером).
Оттуда, со стороны конторы, доносились возгласы:
– Мы добьемся своих прав!
– Догоняй Шверченку… набить ему рожу!
Шверченко все это, конечно, слышал.
– Скройтесь, – сказал ему Небольсин. – Рожа вам еще пригодится… для митингов и для барышень!
И Шверченко – это новая-то власть! – так застрелял валенками до Главнамура, что только его и видели.
К месту погрома с примкнутыми штыками спешила этапно-флотская рота. Матросы еще издали обгорланивали путейских:
– Эй, костыли! Чего буянишь? Велено разогнать…
Две толпы – пестрая и чеканно-черная – сомкнулись дружелюбно, и над головами людей поплыли дымки цигарок, пущенных вкруговую. Было ясно, что рабочие отсюда не уйдут, пока с ними не рассчитаются по закону. А Главнамур вряд ли сыщет на Мурмане ту силу, которая бы смогла направить штыки против рабочих…
Именно в таком духе Небольсин и выступил сегодня на экстренном совещании, созванном при Ветлинском.
– Таково мое мнение, – закончил он, садясь.
Шверченко мстительно выкрикивал:
– Ни копейки! Захотят жрать – вернутся!
– Стыдитесь, – придержал его Басалаго. – Вы же представитель революционной власти. И… выступаете против рабочих?
– Они меня избили.
– Мало дали, – буркнул Брамсон. – Однако я вполне солидарен с мнением председателя ревкома: ни копейки им не давать. Голод – великий рычаг, им только надо умело пользоваться при всех социальных поворотах…