Это был извечный конфликт – конфликт начала творческого, созидающего с началом буржуазно-бюрократическим. Партийного отношения к совжелдорцам у Небольсина не было, да и не могло быть, конечно.
В перерыве к нему протиснулся Павел Безменов:
– Аркадий Константинович, ребята говорят, что от Мурманки вас бы неплохо выбрать.
– За что это мне такая честь? – покривился Небольсин.
– Как за что? За… честность.
– Спасибо, – ответил Небольсин уже серьезно. – Но мне это ни к чему. Вот Ронек – его от Кемской линии надо поставить.
– Ронек пройдет! – убежденно ответил Безменов.
В разгар совещания возник вопрос о Каратыгине, о нищете сезонников, о том, что нет столовых, негде учиться детям, о взяточничестве и прочем.
Буланов от стола президиума подал голос:
– К чему споры? Здесь находится представитель Мурманской дистанции… инженер Небольсин! Просим его… на эшафот!
Почти спокойный (и сам дивясь этому необычному спокойствию), Аркадий Константинович поднялся на «эшафот» трибунки.
– Вот был, – сказал он, – начальник военных сообщений генерал Всеволожский. Был министр путей сообщений кадет Некрасов. Они уже – тени. Существует Совет Народных Комиссаров, дорогами в России заправляет таинственный Викжель. А нашу магистраль взял в свои руки Совжелдор… Я не спорю: нет министерства – есть Совет. – Подумал и махнул рукой: – Мне, в общем, это даже безразлично, лишь бы дорога не простаивала…
В зале погас электрический свет, и он выждал в темноте, пока не растеплят керосиновые лампы.
– Хорошо, – сказал Небольсин, когда шорохи утихли. – Давайте будем откровенны. Режущее мой слух варварское слово «Совжелдор» расшифруем. Совет железной дороги – так? Да, так… Кто же собирается давать мне этот совет? Кто? – спросил он у людей. – Может, контрагент Каратыгин, нажившийся на бочках с гнилой капустой? Кому он будет советовать? Мне? Мне?
В острой тоске передернуло его спазмой удушливой злобы, и Небольсин заговорил снова:
– Мне, который пришел сюда, прокладывая первую колею по кочкам? Мне, который с ружьем в руках разгонял волков по ночам от нашей первой станции?
И вдруг зал вздрогнул: потянулись руки в узлах рабочих вен, руки в землистых, черных ногтях, словно в панцире.
– Вон! – сорванно кричали из зала.
Небольсин понял, что это «вон» относится не к нему. Сейчас он с ними – с этими вот руками, и ему бояться нечего.
– Встаньте! – сказал он, начиная волноваться. – Пусть встанут те, кто неделями дрогнул по пояс в болотах. Пусть встанут те, кто сыпал и сыпал балласт в трясину, пока не выросла над нею насыпь. Пусть встанут те, кто не спал ночей, ибо не было даже кочки, чтобы преклонить голову… Кто месяцами жил возле костров – хуже солдата на фронте, потому что солдат имел хоть паек. А мы, оторванные сотнями верст от жилья, порою и пайка не имели…