Павлухин рванул с плеч унтер-офицерские погоны.
– На! – сказал. – Ты думаешь, я лучше стану. Я их для Архангельска нацепил, чтобы не выделяться…
Матросы погогатывали:
– Харченку-то! Харченко скажи о том…
– Скажу и Харченко. – Павлухин враз побледнел и выдернул взглядом из кубрика трех, надежных. – Власьев, Кочевой и ты, Митька (это Кудинову)… ступай за мной! Будем наводить порядок на флотилии с нашего крейсера… Ходу!
В кают-компании крейсера Харченко играл в поддавки с мичманом Носковым. Посверкивал в углу за роялем самовар, подаренный команде «Аскольда» еще в Девонпорте – от рабочих Англии, ради пролетарской солидарности. Трещала дровами печурка, труба ее, раскаленная докрасна, была выведена прямо в иллюминатор. Кожа с диванов давно вырезана ножами – аккуратными квадратами – на голенища и прочие матросские поделки.
– Ну, Тимоха, – сказал Павлухин, – уж ладно мичман, с него спрос иной, а ты… Ты же из наших, свой в тряпочку!
– Це-це-це, – ответил Харченко, – ты про што завел?
– Номера приказов революции уже за сотню швырнуло. А ты, машинный, еще и приказа номер первый не исполнил…
– Ах вот вы о чем? – догадался трюмный мичман и покорно сдернул с плеч серебряные погоны корпуса флотских инженеров-механиков.
– Стой, погодь, – удерживал его Харченко. – Разберемся… Это как понимать?
– А так, приказ революции. Вон мичман умнее тебя: сразу понял… Давай и ты скидывай.
– Отвяжитесь, – сказал мичман и, бросив погоны, ушел. Харченко, набычившись, стоял перед Павлухиным, и кровь заливала ему низкий широкий лоб.
– Пошто говоришь-та-а?.. – спросил он. – Мне сымать? Да я тебе не сопливый мичман. Пущай их белая кость сымает. А я сын трудового народа, и мне эти погоны… Или забыл, каково доставались матросу погоны офицера? И теперича ты, лярва худая, желаешь, чтобы я тебе их скинул? На! – выкрикнул, наступая. – Попробуй сыми…
– Попробуем, – сказал Павлухин, цепляясь за погон.
И вдруг, низко склонясь, Харченко бомбой пробил брешь в загороди матросов, выскочил в коридор кают-компании… Схватил с пирамиды винтовку, клацнул затвором:
– Ты мне, Павлухин, не смей… Я тебе не контра, а офицер красной революции. И свои погоны не отдам… Поди-ка вот, сам заслужи их сначала… Не подходи! Убью любого! Черный глазок загулял по грудям четырех, нащупывая сердце каждого. Накал этого мгновения был страшен.
– Снимешь? – спросил Павлухин.
Но едва сделал шаг, как пуля, звякнув о броню, рикошетом запрыгала по линолеуму. Харченко ловко передернул затвор. Выскочила из-под него, сверкнув, желтенькая дымная гильза. Стремительно перебросил в канал свежий патрон.