Звегинцев все это выслушал и спросил:
– А что едят эти протестанты?
– Что отпускает им добродетельное начальство.
– Верно! А дает им Мурманск. Против этого они не протестуют?
– Обедать никто не отказывается.
– А тогда о чем разговор?..
Звегинцев взял папку и, так и не раскрыв ее, сунул в горящую печку. Жесткая папка не лезла в узкую щель между поленьями. Озлобясь, Николай Иванович забил ее в огонь каблуком:
– Вот вам и резолюция, мичман!
– Я не возражаю, – ответил Вальронд. – Но теперь позволю себе заметить: вы сожгли протесты, адресованные даже не вам, а Мурманскому совдепу… Юрьеву!
Звегинцев заглянул в печку, где, охваченная пламенем, корчилась подшивка с бумагами:
– Так на кой черт вы мне их тогда принесли?
– Просто я думал, что вам, как главковерху на Мурмане, будет любопытно знать мнение дорожных рабочих.
– Мне это, мичман, совсем не любопытно Я знаю, что, случись недоброе, и эти протестанты повесят меня, Басалаго и Брамсона. Вы куда сейчас направляетесь, мичман?
– В совдеп… к Юрьеву!
Звегинцев неожиданно захохотал.
– Скажите этому Юрьеву, что его тоже повесят…
Мичман рассказал Юрьеву, как Звегинцев расправился с протестами населения против интервенции и краевого управления.
– Жаль, – призадумался Юрьев, щуря глаза от солнца. – Им, олухам, кажется, что началась интервенция. А на самом деле никакой интервенции нет! Я уже охрип, доказывая это…
– Там была одна важная бумага, – сказал Вальронд. – От Совжелдора, авторитетная. К вам! Они требуют, чтобы вы, товарищ Юрьев, властью своего совдепа, вывели англичан из Кандалакши.
Юрьев вдруг стал махать кулаками (дурная привычка):
– Пошли они к черту, еще советы мне давать! Я их понял: они хотят проверить, насколько совдеп силен в Мурманске? Послушаются ли нас англичане? Я понял их, – повторил Юрьев ожесточенно. – Но на эту провокацию я не поддамся… Вот скоро соберем первый краевой съезд на основах настоящей демократии и – ждем, мичман, ждем!
– Кого?
– К нам едет чрезвычайный комиссар товарищ Процаренус.
– Не слишком ли много развелось у нас комиссаров?
– Мало! – ответил Юрьев. – Их надобно легион, чтобы к каждому был приставлен комиссар и дудел с утра до ночи в ухо одно и то же: «Не шуми, чего шумишь?..» Обуздать протестующее быдло!
Выйдя на улицу, Вальронд выругался:
– Черт! Куда меня занесла нелегкая?..
Вечером, осатанев от бестолковщины, он отправляется катером на «Глорию», в свою каюту. Наконец-то наступает тишина, сдавленная броней. Тихо и тепло. Покачивает. Можно переодеться в домашний джемпер, стянуть узкие джимми. Ужин в кают-компании, тосты за короля и королеву, потом уютное сидение возле электрокамина, где колышутся розовые ленты из бумаги, как настоящее пламя. И пусть звучат над палубой шотландские волынки, и чтобы бокал с темным пивом приятно оттаивал в руке, лениво ее держащей…