– Serge, Serge! – звала она.
Сергей Яковлевич уже растерял приготовленные слова.
– Наконец-то, – вот и все, что он смог сказать.
Еще вчера он распорядился подогнать к вокзалу карету – свою, старенькую, но вместительную. Фон Гувениусы уже качались на мягких подушках, захлебываясь от восторга.
Мышецкий тут же выставил их обратно:
– А ну – брысь, судари! Здесь сядет кормилица… Они прыгали вокруг него, как восторженные лягушки:
– А куда же нам? А как мы?
– Куда вам? – переспросил Мышецкий надменно.
В нем вдруг заговорил столбовой дворянин, идущий от князей черниговских, – униженная гордость встала на дыбы:
– Для вас, молодые люди, уже приготовлены запятки!
Он захлопнул дверцы перед их носом. Алиса не ощутила его холодности при встрече, и это было неприятно Сергею Яковлевичу тоже. Он отомстил ей тем, что только в карете соизволил взглянуть впервые на младенца.
– Как часто вы даете ему грудь? – спросил он кормилицу.
Та в ответ только потрясла головою, и Мышецкий с упреком повернулся к жене:
– Разве же кормилица не знает по-русски?
– Нет, Serge. Зато у нее чистый берлинский выговор.
– Завтра же отправим обратно, – распорядился он. – Кормилица будет русская, имя сына – тоже русское, Афанасий!
Жена попробовала что-то возразить, но он сухо закончил:
– Дорогая, с меня достаточно и твоих кузенов…
Они уже сворачивали на Первую роту Измайловского полка, и Сергей Яковлевич оглянулся назад: близнецы фон Гувениусы, обняв друг друга, придерживая рыжие котелки, тряслись следом за каретой в наемных дрожках.
– Зачем ты привезла их сюда? – спросил он жену строго.
– Молодые люди жаждут делать карьеру, – был ответ.
– Боже, но кому они нужны здесь? – в отчаянии произнес Сергей Яковлевич.
– Правда, – заметила Алиса, – они могли бы поехать и в Берлин, но…
– Так почему же не поехали?
– Но ведь Петербург ближе, – рассудила жена. Мышецкий зло рассмеялся.
– Ах, только потому! Я и не знал, что они такие патриоты. Но, посуди сама, куда же я их дену? Петербург ломится от своих чиновников – образованных, знающих языки и дело!
Алиса забрала из рук мужа цилиндр и положила в него свои перчатки.
– Я понимаю, – ответила она спокойно, – в Петербурге им будет трудно устроиться на службу. Но ты должен забрать их с собою.
Мышецкий не отказал себе в удовольствии съязвить:
– Да, милая, но Берлин-то гораздо ближе, чем Уренская губерния!
Наконец-то жена поняла и обиделась:
– Ты всегда был недоволен моей родней, но твоей родни я что-то еще не видела.
Сергей Яковлевич вспомнил свою сестру, жалкого Петю, рейтузы графа Подгоричани и надолго замолчал.