– Как вы смеете? – вспыхнула начальница, оскорбленная.
Мышецкий опустил девочку на пол.
– Я смею, – сказал он, переходя на французский. – Вам нельзя доверить даже собаки. Кто поручил вам воспитание детей?
– Вы спрашиваете меня?
– Именно вас, сударыня…
Она выскочила в коридор, часто засыпала именами:
– Я тридцать лет прослужила в Гатчинском сиротском институте… Великая княгиня Евгения Максимовна – перстень бриллиантом за непорочную службу… Его высочество принц Эльденбургский – золотая табакерка с алмазом! Начальница задыхалась от унижения, но Мышецкий осадил ее властным окриком:
– Перестаньте рассыпать передо мной свои туалетные драгоценности! Я знаю этих людей не хуже вас… И я сегодня же буду телеграфировать в четвертое отделение собственной его величества канцелярии, чтобы отныне вас и на пушечный выстрел не подпускали к детским учреждениям!
– Ах! – сказала Бенигна Бернгардовна, уже готовая к обмороку. – Ах, ах… как жестоки вы!
– Прекратите юродствовать, – безжалостно добил ее Мышецкий. – И будет лучше для вас, если вы покинете губернию, вверенную моему попечению…
Он вернулся в коляску – его трясло от бешенства. – Погоняй! – крикнул он. – В тюрьму… Смотритель тюрьмы капитан Шестаков, старый дядька с медалью за сидение на Шипке, встретил Мышецкого в острожных воротах. И ворота были предусмотрительно открыты, медаль начищена.
– Скажите, капитан, вас предупредил о моем прибытии полицмейстер Чиколини… Так ведь?
– Точно так, – не стал врать смотритель.
– Ну, и вы, – продолжал Мышецкий, – конечно же, успели все приготовить как нельзя лучше?
Старый служака подтянул шашку, поскреб в затылке.
– Эх, ваше сиятельство, – сказал он с упреком, – сколько ни меси грязь, а она все едино грязью и будет. Чего уж там! Смотри себе как есть. Все равно пропадать…
На тюремном дворе, огражденном частоколом из заостренных кверху бревен, Мышецкого оглушил разноязыкий гам. Тюрьма оказалась (по примеру восьмидесятых годов) «открытого типа». В пределах частокола раскинулся шумливый майдан. Прямо на булыжниках двора грязные, обтерханные бабы варили щи и кашу. Повсюду сновали дети и подростки, а навьюченные тряпьем арестанты-барахольщики звонко предлагали свой товар:
– Купить… сменить… продать!
Отовсюду неслись многоголосые завывания; преобладала гортанная (с «заединой») речь восточных «чилявэков»:
– Хады на мой лявкам. Бэры тавар завсэм дарам!.. Шестаков нагнал вице-губернатора, подсказал сбоку:
– А вот там, ваше сиятельство, галантерейный ряд. Чего и в городе нет – так здесь, пожалуй, все купишь…
– Ну ладно, капитан. Проведите по камерам.