– Мне надоело это слушать!
Я вздрогнула от крика и испуганно посмотрела на него.
– Я знаю все, что ты скажешь! О долге, о давящих обязательствах, о манипуляциях, о том, что такое любовь, и о том, что испытываю я. Да что ты знаешь о моих чувствах?! Думаешь, я люблю в тебе мать? Хочешь правду? Да! Да, когда я вижу, как ты ласково на него смотришь, когда защищаешь его, когда отстаиваешь его интересы, знаешь, что я хочу сделать? Я хочу загнать его в комнату и сделать тебя своей. Я не умиляюсь, Маричка. И слезы у меня только что были не от умиления. Просто я никогда не звал маму, когда падал с деревьев, закрывался в машине, болел и просыпался от кошмаров. Звал папу, брата, сам выпутывался. Но не маму! Я завидую ему. Я завидую его любви и вере в тебя…
Он резко замолчал и отвел глаза. Казалось, прислушивался к вырвавшимся словам. Потом резко посмотрел на меня. Я должна бы почувствовать его испуг, но не могла. Я видела его выпытывающий взгляд и ничего не ощущала. Я застыла. Мне было больно это все слышать, но он, хотя я не хотела верить, похоже, говорил правду.
– Завидуешь его любви? Хочешь меня, когда я с ребенком? Ты хочешь быть на его месте?
– Да.
Он встал. Мне было мало такого простого ответа. Я опустилась на кровать. Юра сел напротив меня на пол, под стену.
– Так странно, что я с этим мирюсь, – сказал он отрешенно. – Я ведь борец: за свободу, за право выбора, за право жить. А со своей ненормальностью я смирился. – Он взглянул на меня. – Даже когда ты появилась, у меня почему-то не возникла мысль спрятать от тебя свои желания. Хотя это было бы разумно. Но я не хочу. Я понимаю сейчас, что уже нельзя молчать, нужно говорить, нужно сказать тебе, все, что собирался, для чего искал моменты, поводы, что проговаривал наедине с собой, и все равно… Самое сильное чувство сейчас – страх, что, узнав все, ты сбежишь.
Он замолчал, снова глядя на меня. А я смотрела на него. Я не понимала значения его слов. Он что-то скрывал? Сердце сжалось.
«У него есть кто-то», – догадалась я. Он хотел мне сказать, но не решался. А теперь я напросилась на этот прием, и все люди – не соседи, не больничный персонал, а люди, которые знают его благодаря той жизни, до меня, – увидят нас вместе, а он не хочет этого. И Миша назвал меня мамой. Все зашло слишком далеко, и он сейчас мне все скажет. Он боится, что я перестану быть няней. Я не хочу этого слышать! Он смотрит на меня так странно. Ну что? Говори же!
– Я не могу от тебя отвернуться, – сказал он. – Я не хочу бороться с собой. Иногда бывают мысли, что, может, я и не настолько ненормальный? Может, это не я, может, любовь – она вот такая? Может, любовь не бывает нормальной? Может, мое больное желание тебя? – Он выдохнул и схватил себя за голову. – Я больше не могу молчать и бояться, что ты сама все узнаешь.