«Нет, — выдохнула она, — как прежде, уже никогда не будет, и назад уже ничего и не вернуть».
Хоть возвращать было и нечего, хуже, чем было, уже не будет.
И утром даже не смогла выйти проводить его, смотрела в окно, наблюдая с каким-то холодным отчуждением, как покидает доловская дружина острог. И гнала прочь подступающую к горлу дурноту после, когда Пребран исчез вдалеке. Эту нить разорвать оказалось совсем не просто, хоть и знакомы всего ничего, а свилась крепко да надолго. Ничего, переживёт. Должна. Даромила тряхнула головой — вот же напасть. Лихо все пути-дорожки перепутало, и её собственная неразумность! Не нужно было его так близко подпускать к себе, и не понимала, почему вместо сердца камень лёг, что так давит, топит. Невыносимо! Просто невыносимо! Горячие слёзы вновь подступили к глазам от досады и боли, что прорезала душу. Всё помнилось: и его руки тёплые, бережные, и взгляд ласковый, топкий, и дыхание волнующее, жаркое.
Божана вздохнула, прерывая молчание. Даромила, очнувшись от горьких дум, поднялась, запахивая кожух, застёгивая петли. Уже жарко становилось в верхней одежде, нужно выходить.
— Чего смотришь, Божана, пора нам, — поторопила повитуху.
Женщина покачала только головой, поднялась.
— Бедная моя ты детка, чего же ты себя так истязаешь? — запричитала она. — Молодая, красивая, справная, а много горя свалилось на тебя, куда же тебе прятаться-то, а? Скажи!
— Хватит, Божана, — незамедлительно остановила её Даромила, завязывая платок, впрочем, пальцы непослушные дрожали, а горло сжималось.
— Он же ведь к тебе приходил? Звал с собой?
— Приходил, — княгиня не стала ничего утаивать. Подхватила суму. — Звал. И что с того?
Божана опустилась обратно, плотно сжимая губы.
— Ты со мной пойдёшь или тут останешься? — взяла вдруг злость. — Что же это такое, что же не наладится ничего! — в сердцах бросила.
— Ох, что же делаешь ты, губишь себя! — в свою очередь завелась Божана. — Княгиня мне не простила бы такого. Всю жизнь буду корить себя за то, что не вразумила.
Даромила бессильно выдохнула, гневно бросила суму на скамью, опёршись о стол руками, нависла над женщиной, и такой холод её взял, аж самой не по себе сделалось. Острые, как осколки льда, слова сами сорвались с языка.
— Перестань, — прошипела она, бегло посмотрела на неё. — Дольно уже меня жалеть! Я сама знаю, как мне быть, не нужно мне ничьё сочувствие, ясно? И его не нужно! — выдала на одном дыхании, а потом прикрыла ресницы, унимая буйство, глубоко втянула воздух. Опустила голову, бесцельно скользнув взглядом по пустому столу. И где тут взяться силам, невозможно просто. Хотелось разрыдаться.