Все случившееся я воспринимал с энтузиазмом – настолько явным, что уже через три недели принял решение конфирмоваться в этой церкви и последовал ему; церемонию провел епископ Эдвин Андерсон Пиник. Отход от моей прежней церкви, по-видимому, не встревожил моих родных, хоть и нарушил нашу неявную религиозную солидарность. Ввиду прежней связи с семьей отца событие выглядело как своего рода возвращение домой.
Мое решение, похоже, обеспокоило лишь одного человека – моего прежнего священника, хмурого шотландца по имени Роберт Брюс Оуэн. Но даже его недовольство было утешением: я обнаружил, что имею значение для него, – по крайней мере статистическое.
Летом хор мальчиков не пел, поэтому я посещал эту церковь только три воскресенья в мае и два в сентябре, прежде чем не стало отца. Но даже этой непрочной связи оказалось достаточно, чтобы придать мне некое равновесие, благодаря чему я выдержал разговоры «соболезнующих», которые после смерти отца подходили ко мне с довольно жестокими словами. К тому времени мой новый религиозный опыт был еще слишком кратким и потому несущественным, но и первые впечатления оказались поучительными.
Хор мальчиков пел на главном церковном богослужении каждое воскресное утро, и в новой религиозной обстановке я приобрел опыт «церкви» и «литургии», в то время как в прежней церкви познал лишь «воскресную школу» и «изучение Библии». Разница была ошеломляющей. Здание моей новой церкви было просторнее, величественнее, богаче, темней и таинственней, чем все, где я бывал прежде. Его высота, готические пропорции, витражи с библейскими и райскими сценами в прямом смысле слова перенесли меня в те сферы, которые религия подразумевала, но в слишком неопределенных словах. Кроме того, уже через несколько месяцев она познакомила меня с первым из людей, заменивших мне отца. Регентом хора был седовласый дедушка, безгранично преданный и музыке, и своим подопечным-хористам. Его звали Уильям Уолл Уиддит. К тому времени как умер мой отец, я пробыл в хоре совсем недолго, но понял, что мистер Уиддит внимательно прислушивается к моим словам, размышлениям и вопросам, и хотя говорил он мало, он сумел завоевать мое доверие.
Когда в ноябре, недель через шесть после смерти отца, наступил День всех святых[15], в гимне, который исполнял наш хор мальчиков, встретились слова, разительно отличающиеся от представлений о наградах и наказаниях, которые буквально ошеломили меня в прежней церкви. Это был гимн «Души праведных в руке Божией» Т. Тертия Нобла – трогательное музыкальное произведение, в котором о надежде говорится словами из апокрифов (Прем. 3:1–7): в руках Божиих никакое мучение не коснется умерших, ибо они пребывают «в мире». Прежде чем мы спели его в то памятное воскресенье, я набрался смелости и спросил у мистера Уиддита, может ли этот гимн быть посвящением моему отцу. «Разумеется», – ответил он без малейшего колебания. Несмотря на то что никакого письменного посвящения нигде не обнаружилось, мне, когда я пел, казалось, что оно начертано на небе, чтобы его видел весь мир. Я начал считать, что наконец-то не только присутствовал на похоронах моего отца, но даже пел на них.