Один из моих преподавателей, Роберт О. Кевин[37], однажды заметил, что готов иметь дело и с друзьями, и даже с заклятыми врагами, но только не с теми, кто убежден, что говорит ему ужасные вещи и совершает по отношению к нему ужасные поступки «для его же блага». Рай как место награды за надлежащую веру и ад как место наказания за ненадлежащую или ложную веру – концепции, которые на рынке современных идей утратили почти всю убедительность. Однако они по-прежнему существуют в неуклонно сокращающихся гетто «истинно верующих». Вечная жизнь, если таковая существует, никак не может иметь к этому отношение.
Попробуйте на минутку представить себе божество, способное обречь на вечные муки тех, кто на Никейском Соборе в IV в. (325 г. н. э.) соглашался с доводами Ария, что Иисус подобен Богу (греч. homoiousian), и вместе с тем наградить Афанасия и его сторонников вечным блаженством, так как они утверждали, что Иисус единосущен Богу (греч. homoousian), то есть имеет тот же самый состав, как и Бог. По меткому замечанию одного острослова, разница между небесным блаженством и адским пламенем – «одна йота». Какой бы странной и неприятной ни были эта идея и выводы, когда-то они служили звонкой монетой религиозной сферы. По-видимому, они помогали людям справиться с чувством неуверенности, четко обозначая границы веры и создавая «гарантии блаженства» для тех, кому суждено очутиться «в вышних», о чем говорится в давнем евангелическом гимне. Но даже если мы сумеем убедить себя, что Бог способен на такие поступки, у кого возникнет желание провести всю вечность в подобной обстановке, среди теологически ограниченных умов, после притеснений тех, чье кредо «неизменно»?
После того как еще на заре христианства нормы надлежащей веры были установлены в качестве единственного средства достижения вечной жизни, та же самая религиозная община сосредоточилась на второстепенном моменте – на правильной жизни как еще одном условии, необходимом, чтобы попасть в райские кущи. Но едва акцент сместился с «правильной веры» на «правильную жизнь», стали возникать все более сложные вопросы. Религиозным людям, убедившим себя, что лишь они одни обладают знанием высшей истины о Боге, легко осуждать жизнь тех, кто не разделяет их признанных христианских убеждений, но даже «истинно верующим» трудно подвергнуть осуждению тех, чья жизнь по всем меркам благородна, созидательна и достойна подражания и тем не менее не входит в рамки «единственной душеспасительной религиозной традиции», – и из-за этой трудности начинает колебаться уверенность в праве исключать кого-либо из числа избранных.