– Стало быть, клятвам у вас в Испании грош цена?
– Даже меньше, чем грош. Увы, порядочность стала одной из первых жертв войны.
Наконец Люсьен кивнул, и Алехандра испытала огромное облегчение.
– Когда была жива ваша матушка… – начал было английский капитан, но она не дала ему договорить.
– Через несколько дней мы отправляемся в дорогу, на запад. С нами поедут еще двое. Отец позаботится о том, чтобы вам выдали теплую зимнюю одежду и крепкие сапоги.
Это было очень кстати, поскольку у сапог Люсьена давно уже треснули подошвы, подумала Алехандра. Просто позор, что бойцы армии такой великой страны идут в бой в столь хлипкой обуви.
– Первый отрезок нашего пути проходит через горы, а значит, вы должны быть достаточно сильны и крепки, чтобы преодолевать подобные препятствия.
Алехандра невольно окинула взглядом совершенно ровную и прямую тропинку между оливами. Одно дело – пройти по ней, и совсем другое – взбираться на гору. Собственный план начинал казаться Алехандре все более и более сомнительным. Девушка тяжело вздохнула.
Нет, не для того капитан Люсьен Говард выжил в смертельном бою и оправился после тяжелых ранений, чтобы умереть в пути. Похоже, по выражению лица Алехандры англичанин догадался, о чем она думает. Во всяком случае, он понимающе улыбнулся. До чего же обаятельная у него улыбка! Алехандра даже подосадовала, что во внешности англичанина нет ни малейшего изъяна. Ах, если бы он был некрасив, или стар, или на лице у него был шрам! Но нет – Люсьен был поразительно хорош собой. Силен… смел… просто неотразим… и умен. Пожалуй, последнее качество хуже всех, подумалось Алехандре. Англичанин настолько проницателен, что способен читать чужие мысли и распознавать мотивы других людей. А главное – использовать полученные знания для своей пользы.
– Не волнуйтесь, к тому времени окрепну. Силы ко мне возвращаются.
Люсьен представил, как вернется домой, в безопасный и не затронутый войной мирок английского высшего света. Однако ничто не поможет скрыть то, что после пережитого на войне Люсьен отличается от тех, кто на ней не был. Никто из светских щеголей не в состоянии будет его понять. Да и унизительная жалость Люсьену была вовсе ни к чему. Порой ему казалось, что он все больше и больше отгораживается от своего круга, будто выстраивает между аристократами и собой стену. Но стена эта не из прочных кирпичей, а из детских кубиков, и в любой момент может обрушиться.
Но здесь, в свете испанского зимнего утра, под серо-зелеными листьями оливы все было по-другому. Здесь Люсьену не нужно было ничего изображать и притворяться тем, кем он не был, и это его очень радовало.