— Пан Наленч, вероятно, не знает — уже давно Войско Польское отказалось от наемной пехоты. Пехота теперь считается самым важным родом войск. Идите, говорю вам, в школу подпрапорщиков, туда принимают только шляхтичей. Через два года ваш сын будет офицером.
Иного выхода не было. В школу подпрапорщиков меня приняли тотчас. На другой же день я перебрался туда, а отец отправился домой.
— Все, что мог, я, Михал, для тебя сделал. Остальное зависит от тебя. Служи отчизне верно, не посрами Наленчей. Будь храбрым, благородным офицером, защищай всех, кто в этом нуждается. Молись богу и помни: честь человека — не кунтуш, ее ни за какие деньги не продать и не купить.
Сказав это, отец сунул мне кошелек с пятьюдесятью злотыми, обнял меня, прослезился, и мы расстались.
Как могло случиться, что я, просыпавшийся в Ленчице от чириканья птиц, проспал в первое же утро в школе барабанную дробь?! Дежурный подпрапорщик содрал с меня одеяло. Когда я, сконфуженный, вскочил, протирая глаза, он пообещал:
— Если проспишь завтра, останешься без чая или обеда, а послезавтра — пойдешь под арест.
Я торопился как на пожар. С большим трудом успел одеться, оправить постель и вовремя встать на молитву.
Ленчица, Ленчица! Как было трудно в первые дни среди новых людей и новых порядков! Даже линейки капелланов и латинская грамматика казались мне милыми.
В школе подпрапорщиков все было распределено по часам и даже минутам. Мне было жалко тратить их на педантичный осмотр пуговиц, петель и крючков на мундире, на обучение стойке, оборотам и полуоборотам и особенно на маршировку отвратительными учебными шагами, с вытягиванием носков и задиранием ног чуть не в уровень с поясом. И как одиноко я чувствовал себя в перемены, наполненные голосами моих уже освоившихся со школой товарищей.
Кажется, на второй день меня пожалел подтянутый стройный подпоручик.
— Ну как? Привыкаете к нашим порядкам? — спросил он, подойдя ко мне в коридоре, где я стоял как неприкаянный.
— Да, — глухо и глупо ответил я, так как привыкать еще вовсе не начинал.
— В первое время всем бывает трудновато. Правда, я не так страдал, с раннего детства приучен к жестким порядкам — обучался в лицее. Ну, ничего, привыкнете!
Дружески кивнув мне, он отошел. Я был ему благодарен за доброе слово.
В Ленчице у меня оставалось много досуга, а в школе подпрапорщиков все было устроено так, что даже и думать не было времени. Правда, в думах моих никто не нуждался, и, кажется, в школе вообще никто не думал, кроме начальства. Нашим делом было смотреть, слушать команды и исполнять. Сначала это казалось непосильным, но говорят же, что привычка — вторая натура! Постепенно я перестал роптать на учебные шаги. Двенадцать ружейных приемов въелись в меня настолько, что я перестал их замечать, и стоило раздаться команде «Вынь патрон» или «Скуси патрон» — я превращался в машину. Когда же нас начали обучать фехтованию, я и вовсе повеселел.