Когда санитариуш уносит посуду, я встаю и осторожно выглядываю в коридор. Там ни души. Я подкрадываюсь к соседней палате и смотрю. Скавроньский лежит как раз напротив двери. Лежит на спине. Глаза у него закрыты. Он страшно бледен, но на губах едва уловимая улыбка.
«Наверное, снится что-нибудь удивительное и хорошее… Значит, ему действительно легче», — думаю я.
Вдруг кто-то схватывает меня за плечи и с силой оттаскивает от двери.
— Сейчас же на место! — с возмущением говорит лекарь.
Он почти вталкивает меня в палату.
— Кажется, я сказал: Скавроньскому нужен полный покой! А ты… Это называется товарищ! И тебе тоже нужен покой! Ты не должен вообще выходить из палаты.
— Но я же не разбудил его! И сам я здоров! У меня ничего не болит. Почему?!
— Потому! — с сердцем говорит лекарь и, выйдя, поворачивает в двери ключ.
Я сижу на кровати и смеюсь. Смеюсь вслух! Заливаюсь! А все-таки я видел Скавроньского, и теперь мне все равно. Пусть лекарь посердится. Скавроньский лежит через стенку и ему хорошо! Он спит улыбаясь.
Лекарь пришел ко мне еще раз. Дал выпить какое-то лекарство и ушел, ничего не сказав. Довольно скоро я уснул.
Утром лекарь был таким добрым, словно я его и не расстраивал. Спросил, как я себя чувствую, не нужно ли мне что-нибудь.
— Как провел ночь Скавроньский? — спросил я.
— Хорошо, совсем хорошо.
Доктор опять закашлялся и сказал, что у меня больное сердце, что я должен пить валериановую настойку и ландыш.
Я спросил, долго ли еще буду в лазарете. Он не ответил ничего определенного и поспешил уйти. Ну конечно, я был перед ним виноват, но не настолько же, чтобы опять запирать меня на ключ.
Я шагал по палате вперед и назад, смотрел в окно. Оно выходило на какую-то улицу… Вдруг щелкнул замок, и в палату зашел… пан Хлопицкий.
— Здравствуй, мальчик!
Он повернул меня к окну и долго смотрел в глаза.
— Как себя носишь? Да что ты так удивлен?
— Как вы узнали, что я здесь?
— Приложил ухо к земле и услышал. Захотелось тебя проведать.
— А Скавроньского вы видели? — спросил я, совершенно забыв, что не знаю, знаком ли он со Скавроньским.
— Нет. К нему не пускают, — спокойно ответил Хлопицкий. — Но мне пан Рачиньский сказал, что ему гораздо лучше. Только нужен полный покой.
— А мне совсем-совсем хорошо!
— Знаю, знаю… Но все-таки нужно еще подлечиться. Хлопицкий встал и заходил по палате.
— От чего же лечиться, если мне хорошо?
Хлопицкий остановился и, скрестив по-наполеоновски руки, посмотрел на меня так, точно спрашивал что-то. И вдруг я понял:
— Может быть, меня считают сумасшедшим? Может…
— Никто не считает, — перебил Хлопицкий. — Послушай, Михал, я ведь пришел поговорить с тобой от имени твоих друзей…