Я представил себе, как Высоцкий идет с тачкой по пыльной сибирской дороге. Наверное, в лохмотьях, бледный, до крайности изнуренный, но глаза у него горят по-прежнему, да! И тонкие нервные губы крепко сжаты. Он и там должен быть сильным! Но сердце у меня больно заныло.
Нарышкины занимали большую избу. Вещей у них было много. Они даже привезли фортепьяно.
— Тесновато, — объяснил Нарышкин. — Надо строить дом. Как ни хорохорься, а доканчивать жизнь, очевидно, придется в Харечкиной балке.
— Как к вам относится Засс? — спросил Воробьев.
— Лучше и желать нельзя. Но вот Лиза им не очень довольна…
— Как я могу быть довольной Зассом! — воскликнула Елизавета Петровна. — В Прочном Окопе висят головы! Все-таки мы просвещенные люди, а на частокол поглядишь, кажется, попали к людоедам.
Нарышкин тоже находил эту меру излишней. Черкесы и без того боятся Засса. Вообще в Григории Христофоровиче много средневекового… И большие странности в характере: кажется, никого и ничего не любит. Ему только давай походы, а отдых — это смертельная скука! Что бы он делал, если бы не было войны? Но бог с ним, с Зассом. Каждый ведь сходит с ума по-своему.
Снова заговорили о польско-российской дружбе. Нарышкин уверял, что начало ей положили декабристы. Заметив, как это меня интересует, он посоветовал при случае побеседовать с Лорером. Он был правой рукой Пестеля, а переговоры с поляками вело Южное Общество.
— Лорер давно здесь? — спросил Воробьев.
— Да вместе с нами приехал. И вообще здесь наших полнехонько, и все заезжают время от времени. Куда ни едешь. Прочный Окоп не минуешь. Загорецкий здесь. Вигелин, Игельстром, Одоевский…
— Одоевский! — вырвалось у меня. — Где же он?
— В Нижегородском драгунском полку. А вы с ним знакомы?
— Нет… Но мечтаю…
— Ваша мечта может исполниться, — сказал Нарышкин. — Наверное, и Одоевский побывает в черноморских экспедициях.
«Пане боже! — думал я. — Благодарю тебя за то, что я попал к своим людям! С ними я готов выносить любые лишения!»
К обеду пришел декабрист Лихарев, поцеловал у Нарышкиной руку, уселся за стол, как свой человек, и сразу оживил беседу. Чего только я не узнал в тот день — и как живут в Сибири, и о княгинях Трубецкой и Волконской, разделивших судьбу мужей, и даже о предателе декабристов — Майбороде. Оказывается, он несколько лет назад вышел в отставку. Был полковником Апшеронского полка. Это назначение Майборода получил после своего доноса на Пестеля.
— Вот где оправдалась русская поговорка: «Доносчику первый кнут», — сказал Лихарев. — Майборода, вероятно, рассчитывал, что император его приблизит… оставит при дворе, а он его на Кавказ! Устроил на службу вместе со своими жертвами! Вероятно, он сделал так, чтобы Майборода продолжал свои наблюдения, но получилось-то иначе.