Вскоре после возвращения из госпиталя мне случилось ехать в Усть-Лабу с поручением. В Екатеринодаре к нашей оказии присоединились двое белых, как лунь, армян и Вартапет Арцивян.
Я очень обрадовался встрече со своим спасителем. Все три старца ехали в Прочный Окоп. Как рассказал Вартапет, после смерти Джембулата Болотокова темиргоевцы начали сильно обижать черкесо-гаев и вот послали своих старейшин просить у Засса помощи.
— Вы хотите, чтобы генерал Засс наказал темиргоевцев?
— Упаси бог! — отвечал Вартапет. — Мы надеемся, что русский генерал поможет моим соплеменникам уйти от темиргоевцев без кровопролития. Уйти открыто и миролюбиво от них невозможно.
Признаюсь, я отнесся к надеждам Вартапета с большим сомнением.
Дней через десять после этой встречи нас вызвали в Прочный Окоп и предупредили, что идем на особое дело. Пушек с собой не брали, а взяли десятка два фур. Остановились мы на почтительном расстоянии от темиргоевского аула, а с наступлением темноты прокрались в аул и отыскали сакли армян, по уговору отмеченные белыми крестами.
К рассвету сорок освобожденных армянских семей принялись строить сакли подле станицы Темишбекской.
Вартапет Арцивян ходил среди новоселов и благословлял их дело.
— Вот видишь, сын мой, и воинственные генералы никогда не отказываются от победы бескровным путем, — сказал он мне.
Очень довольны были и наши солдаты.
— Вот бы так в каждый поход — не сделамши единого выстрела, освобождать хороших людей! — говорили они.
Генерал-лейтенант Засс тоже был рад. Он пригласил офицеров после похода на обед и, поднимая бокал за благополучие черкесо-гаев, сказал:
— Семьи армян, которые мы выкрали, пока будут Жить в Темишбекской, но в ближайшее время мы подготовим им более надежное место — под Прочным Окопом. Бок о бок с Россией никто не посмеет их обижать, и пусть они там строят армянский город.
Это был мой последний поход под командой Засса, и наилучший!
В станице Ивановской мне удалось поселиться в домике, который когда-то выстроил Бестужев, надеясь по-человечески провести зиму после производства в унтеры. Я не совсем еще освоился с новыми товарищами, да и вообще не проявлял особой общительности. Ходить в свободное время поэтому мне было некуда, да и слава богу. Грязь в Ивановской была невообразимая. На улицах можно было двигаться только по одной стороне, цепляясь за заборы, а мостиков для перехода, кроме как у штаба, не было. И все говорили, что в Ивановской это куда как хорошо, а в Екатеринодаре — совсем как в Венеции. Да и везде по Кубани была распутица, и почта ходила из рук вон плохо. Вот я и коротал долгие вечера в бестужевском домике, в обществе книг.