— Саша! — воскликнул Игельстром, оглядываясь. — Кажется, ты опять сегодня в ударе. Забыл, где находишься?
— Ничуть! — Одоевский тоже огляделся. — Ну никого посторонних! Неужели я дома не могу говорить, что хочу! Должен же вислянский Мишель знать, что пришел к своим людям! Но если ты протестуешь, я могу говорить тише. Или, господа, представляйтесь сами. Я только скажу пару слов о своем соседе по палатке, потому что наш гость может его не понять: Николай Иванович Лорер. Лучший рассказчик. Цейхгауз, набитый анекдотами! Изучил шесть языков и изъясняется сразу на всех!
— Сегодня уже имел честь в этом убедиться, — ответил я, подавая Лореру руку.
— Вот то аттестат! — воскликнул Лорер. — А про себя ты ему що не поведал? Небось не сказав, що ты за чоловик. Бачьте, пан Михал! То наш каторжный поэт и великий ленивец: стихи сочиняеть тылько вслух, а вы — за бумагу — и райт даун![90].
— Плохое представление, — вмешался Нарышкин. — Надо соблюдать стиль. — Он встал, отвесил мне церемонный поклон и указал на Одоевского: — Разрешите представить: Одоевский! Бывший молодой человек, любивший ученье без разбора: философию, литературу, медицину и генерал-бас!
Все дружно захохотали, а я не понял, что за соль в таком представлении.
— Це про Сашу сказав Sa Maieste[91]—объяснил Лорер.
До сих пор я равнодушно относился к чаю, но тот, что довелось пить в этот день под чинарой, на текинском ковре, показался мне лучшим из напитков.
Немного позже к нам подошел невысокий, весьма небрежно одетый блондин. Он встал на одно колено, схватил мой стакан, понюхал и с гримасой поставил обратно.
— Неужели, Саша, нет ничего подходящего? Поишь народ какой-то дрянью, — сказал он Одоевскому.
— Прости, mon cher! Мы все с удовольствием пьем чай. Разве в жару пьют вино! Но для тебя можно подать.
Блондину принесли бутылку вина, он бесцеремонно уселся рядом со мной, хлопнул меня по спине и сказал:
— Ну-ка, подвинься!
— Левушка, ты не представился нашему новому другу и уже… того! — остановил его Лихарев. — Он может обидеться.
— Пустяки. Чего ему обижаться. Я же его похлопал. Он и мой друг, раз сидит в такой теплой компании.
Левушка похлопал меня еще раз и добавил:
— Я — Пушкин. Брата моего, наверное, знаешь, сочинителя?
После чая мы отправились к морю, купались, а потом слушали, как Левушка читал стихи покойного брата.
Тогда же и Александр Иванович прочитал вирши о славянских девушках. Они кончались молитвой о том, чтобы все славяне объединились.
У моря нас и нашел Воробьев. Сказал, что очень рад меня видеть в таком кругу.
— И сразу вижу в тебе перемену. Куда делись твои угрюмые складки.