— Вот и меня лихорадка заела. — Улыбнулся. — Укрой меня, Миша, получше и посиди пять минут.
Я начал его укутывать, а он бормотал что-то бессвязное. Лоб его пылал.
Пришел Загорецкий, привел Раевского.
Генерал потрогал лоб больного, покачал головой:
— Нехорошо, господа, что он лежит на земле. Посмотрите-ка завтра, может быть, в форте есть готовые помещения.
Готовых не оказалось. Но солдаты, узнав, что нужно для Одоевского, несмотря на воскресенье, зашевелились: вмиг поставили стены, настелили пол и даже смастерили койку.
Александр Иванович не слышал, как его переносили.
Загорецкий и Игельстром были при нем неотлучно. Я забегал несколько раз на дню.
Как-то поздно вечером я сидел у Александра Ивановича. Загорецкий прилег отдохнуть. Умаялся.
В форте было тихо. Не лаяли даже собаки, не шумели чинары. Только шуршало бессонное море.
Александр Иванович вдруг глубоко вздохнул и потянулся.
Я наклонился к нему.
— Кто это? — спросил он. — Ах, Миша? — И снова забылся.
Перед рассветом я разбудил Загорецкого и ушел к себе спать, а на другой день пошел в форт только после занятий.
Загорецкий, Игельстром и Лихарев стояли около Александра Ивановича с опущенными головами.
— Утром пришел в себя, — шепнул Загорецкий. — Просил посадить, улыбался. Я приподнял его, а он упал, и вот опять без сознания. Даже не поймешь, дышит ли.
— Тише! — сказал Игельстром. — Жив!
На лбу у Одоевского выступила обильная испарина.
— Ну, слава богу, сейчас очнется! — обрадовался Лихарев.
И все трое с надеждой смотрели, а я… Я понял, что Александр Иванович уже не откроет глаза — на лице его появилась так хорошо знакомая мне улыбка.
Рядового Одоевского хоронили в полном офицерском облачении за фортом, близ моря. Все офицеры пришли отдать ему последний долг. Среди рядовых было много поляков. Угрюмый русофоб, князь Сангушко, стоял низко опустив голову. Плакал! И Плятер плакал, и Горегляд, и кажется все! Никто не стеснялся!
Почему?! Почему умирают все лучшие люди? Почему их борьба за прекрасное обречена на провал?
Но какой-то внутренний голос, похожий на голос Одоевского, отвечал:
— Мы пали в неравной борьбе, но мы живее живых. Из гроба поем воскресение!
Могилу Одоевского сравняли с землей, чтобы ее не нашли убыхи, а сверху положили большой камень.