— Ох и чудак! Ты остался таким же, как был.
— Что же случилось, что наши начальники вздумали пригласить на Кавказ ксендза? — поинтересовался я.
— Да они давно собирались. Разве не помнишь, года три назад считали, сколько у кого католиков? Как-никак, по одному первому отделению побережья оказалось около тысячи.
— Вспоминаю… Ну — приедет так приедет.
Горегляд пришел еще раз к вечеру:
— Я того… Михал… Хотел бы все-таки узнать твое настоящее отношение к богу.
— Признаю. Только напрасно мы к нему обращаемся. Ему до нас нет дела… И стыдно призывать бога, когда отправляемся на убийства.
— В писании сказано, без бога не упадет ни один волос.
— Писание писал человек. Скажи честно, видел ты хоть раз вмешательство бога в чью-нибудь судьбу? Бог, как и император, не в силах заниматься отдельными людьми. И он не слишком могуч — не может прекратить ни одной распри!
Ксендз приехал в апреле. Нас пригласили приступить к покаянию. Потом не будет времени. Разумеется, я пошел на исповедь со всеми.
Ксендз, очень высокий и полный мужчина, мог бы напугать своими размерами самого отчаянного из шапсугов. У него была огромная солнцеподобная лысина, а говорил он жиденьким тенором. Это всякий раз поражало, так как, глядя на ксендза, нельзя было не ожидать от него громового баса. Он отпустил мне грехи, а когда я откланялся, задержал:
— Не остались ли у пана на родине близкие?
— О да, на Волыни у меня был когда-то брат. Но вот уже пятнадцать лет ничего о нем не знаю.
— А не жил ли ваш брат в Дубно, у своего дяди?
Я встрепенулся, и ксендз перестал мне казаться смешным и неприятным.
— В точности так. Пан ксендз с Волыни? Может быть, знали моих близких? Все эти годы я не смел дать знать о себе. Письма наши не доходят. Не дай пан бог, думал я, вдруг из-за того, что я, сосланный, напишу лишнее слово, моим близким сделают неприятность…. Лучше уж пусть думают, что я умер. Правда, признаюсь, пан ксендз, когда я был в Харькове, написал письмо дяде, но ответа не получил.
— На Волыни, в частности в Дубне, бывал не раз. Знаком с вашим дядей Нарциссом…
— Теодором! — воскликнул я. — С дядей Теодором!
— Совершенно верно, с Теодором, — поправился ксендз.
— Давно ли вы его видели?
— Перед отъездом, а брата два года назад. Он куда-то уехал. Как его зовут? Кажется…
— Эдвард! — воскликнул я, замирая от радости. — Слава пану богу! Жив!.. А что, дядя здоров?
— Не совсем. Собственный дом у него конфисковали, живет в арендованном. Он ведь участвовал в волынском восстании.
Ксендз благословил меня, и я ушел восвояси. Домой вернулся окрыленный. Даже было стыдно, что я так отнесся к приезду этого человека. Как бы в порицание моему легкомыслию, бог послал мне радость. В первый раз за много лет я с благоговением Помолился на ночь и поблагодарил пана бога за добрую весть, а на другой день слушал мессу и причащался с особым настроением. Солдаты-католики чувствовали себя именинниками. Православные от души поздравляли нас.