потолкался в Варшаве и дождался заседания военного совета. На этом совете Хлопицкий переругался решительно со всеми и снял с себя диктаторство, а Радзивилл отнесся к Дениско сочувственно
и вынес обращение волынцев на рассмотрение сейма. Тогда предложили направить на Волынь генерала Дверницкого.
— Почему же генерал оказался в Люблине?
— Люблин и все остальное — попутные операции. Генерал, правда, не хотел идти на Волынь. Даже заявил сейму, что он не партизан. Но его уговорили. Надеюсь, ты понимаешь, что значит, когда высокое начальство «уговаривает»…
— Стало быть, скоро мы окажемся в Дубне и Берестечке? — сказал я обрадованно.
— Насчет Дубна не знаю, а в Берестечке будем обязательно. А что, у тебя там есть близкие?
— Да…
— Тебе повезло! Я, между прочим, давно уже по приказу Радзивилла направил на Волынь двух почтенных эмиссаров. Они должны подготовить волынцев к приходу нашего корпуса.
— Вы сказали: «Скшинецкий придумал» вас послать. Как это понять?
— Видишь ли, я пришелся не ко двору главнокомандующему. Не так высоко образован. Спорить было смешно. Действительно, я не так образован, а сражаться мне все равно где, лишь бы за отчизну. Я и сделал вид, что этот перевод как нельзя более отвечает моим желаниям.
Мысль о том, что я с каждой минутой приближаюсь к панне Ядвиге и Эдварду, взволновала меня настолько, что я прекратил разговор и углубился в мечты о встрече. Высоцкий спросил, чему я улыбаюсь.
— Разве? Думаю о Волыни.
Наступала пора серой весны. Дорога была ужасная, и наша лошадь почти все время плелась.
— А ты в госпитале не видел Хлопицкого? Как ему?
— Еще очень тяжело, но теперь есть надежда, что останется в живых, хотя и без ног.
— Удивляюсь, как он уцелел. Мы под Гроховом сражались рядом. Подо мной убило двух лошадей, под ним трех… Я был свидетелем, как Хлопицкий искал смерти: лез в самые опасные места… Странный человек! От командования отказался: «Будь я анафема, если нарушу присягу!» А на битву все-таки пошел как волонтер и в партикулярной одежде. Только когда Жимирскому оторвало руку, принял командование его полком. Как, по-твоему, нарушил он присягу или нет? — спросил Высоцкий с иронической улыбкой.
— Конечно. Пан Хлопицкий просто запутался в споре с самим собой.
— И это не послужило на пользу отчизне! — с горечью сказал Высоцкий.
«Можно ли судить о пользе, стоя вплотную к событиям?» — подумал я, но не стал перечить Высоцкому. Мне казалось: для того, чтобы оценить тот или иной свой поступок, нужно отрешиться от самого себя, а для этого всегда требуется время… Отец не раз говорил, что на все вещи нужно смотреть на некотором расстоянии.