Красная улица (Кава) - страница 4

Дома переполох.

— Тебя где носило? Совести у тебя нет! — Еще никогда Спиридон не видел мать такой сердитой. — Мы уже все ивняки и лозы обшарили!

Спиридон боком подошел к полатям, сел, опустив глаза. Хотел было соврать, что Михайло попросил проводить. Но раздумал: зачем на Михайла напраслину возводить?

И рассказал все, как было. Понял — нагорит ему за это. Отец уже молча снимает ремень…

Выручил Спиридона брат Сашко.

— И нужно же было мне уехать в Перемиль! — корил он себя. — Пошел бы с Михайлом… А теперь и повестки нет, и председатель сельсовета не пускает. Уехать самовольно, что ли?

Отец уже встал, но смотрел не на Спиридона, а на Сашка:

— Хотел малого пороть, но придется, видно, большого драть… Сказано — пока что сиди в Зеленом и помалкивай. Председателю сельсовета виднее, чем тебе…

— Да ну вас! — Сашко махнул рукой — и ходу из хаты. От порога бросил: — Я в сельсовет.

Мать, всхлипывая, стала подметать пол. Она всегда, когда взволнована, хватает веник. А отец сел на табуретку, взял из кучи обуви ботинок. Смотрел на него и не видел, что тыкает шилом не туда…

Спиридон тоже вышел из хаты.

Как неприкаянный шатался по огороду, зачем-то вырезал палку. На душе делалось все тяжелее и тяжелее…

Садилось солнце, обагряя стены хат. Пролетели три тяжелых немецких бомбовоза, вокруг них носились юркие истребители. Бомбовозы басом предупреждали: везу-у, везу-у…

Во двор через плетень заглянула соседка. Увидев Спиридона, протараторила:

— Передай своим, там, говорят, Гуцов Андрей вернулся.

Они бежали к Гуцам — мать, отец, Спиридон, Иван, жена Михайла, — не разбирая дороги.

Андрей, который вместе с добровольцами села, во главе с Михайлой Гнатюком, совсем недавно отправился на фронт, сидел на табуретке посреди двора и жадно курил. Вторая рука его была перевязана куском простыни. Сквозь повязку проступило кровавое пятно. Говорил он медленно, тяжело, будто выталкивал из себя прилипшие где-то в горле свинцовые слова. А вокруг него безмолвно замерли отцы и матери парней, ушедших с Михайлой.

— Так вот идем мы. Толкуем о том, о сем. Оглядываемся по сторонам. Глядим, едет кто-то навстречу на подводе. Пригляделись — Савка Розак. «Вы откуда едете? — спрашиваем. — Наших не видели?» Смотрит на нас волком. «С ярмарки, — отвечает. — И ваших видел. Через лес бегут в Расею, как зайцы». Мы к нему: «Молчи, гадина! Люди воюют, а ты по ярмаркам разъезжаешь да еще слухи всякие распространяешь…»

Огрел он лошадей, только полоса за ним легла… Миновали мы этот лес, входим в другой, сосновый. Честим Савку — эхо в лесу стоит… Сели передохнуть… Вдруг: «Хальт». Оглядываемся — немцы. Соскакивают с Савкиной подводы. Мы врассыпную. А они открыли стрельбу. Бегу, задыхаюсь. В руку как долбанет! Я покатился в какую-то яму. Лежу ни живой, ни мертвый. Слышу, немцы идут, галдят по-своему. Один из них говорит Савке по-нашему: «Сколько их был?» «Десять человек, господин офицер» — это Савка. Опять слышу — немец: «Девят ест, а где десят?» — Андрей бросил цигарку, красный глазок сверкнул в траве. И все, кто стоял, почему-то посмотрели на этот глазок. А Андрей никак не мог вымолвить страшные слова… — «Да где-нибудь околел в кустах, как и эти», — отвечает ему Савка…