Завтра! Завтра на рассвете он должен покинуть хутор. В лагере, наверно, уже хватились его.
— Слушай, а откуда ты? Может, из Маневичей? Так спроси о моей маме. Ее Марией зовут. Мария Климчук. Она у меня маленькая, косы у нее совсем рыжие, а глаза голубые. Красиво. Правда?
— Правда. А у тебя?
— У меня, как у кошки, зеленые. В черных крапинках. Мама говорит, что это от мака: я очень люблю мак, особенно когда он еще не затвердел и молочко из него брызжет. Вкусно!..
«Ведь это хорошо — зеленые глаза с маковыми зернышками, — подумал про себя Спиридон. — Лучше, чем голубые». И неожиданно для себя зевнул.
Проснулся не от тревоги — к этому он привык с тех пор, как началась война, — а от чего-то необычного… Девочка мягким носиком уткнулась ему в спину и тепло дышала, тихонько посыпывая… Одно маленькое движение — и она проснется… Спи, спи, Юстя… Хотя бы петухи подольше помолчали.
Но петухи остались петухами, и им не было никакого дела до того, что происходило в маленькой хате на околице. Сперва запел один, потом загорланил другой… Спиридон осторожно снял руку девочки, тихонько отодвинулся, накрыл ее простыней.
Уже возле порога спохватился: «Надо ей что-нибудь на память оставить». Пошарил у себя по карманам — ничего нет. Вот болван! Не мог захватить ленточку или… О, откуда ему знать, что в таких случаях дарят девчонкам!
Он стоял одетый посреди хаты и ничего не мог придумать. И уйти просто так тоже не мог. Что Юстя о нем подумает?.. А ему совсем не хотелось, чтобы она о нем плохо подумала… Повертелся и увидел под печкой что-то тускло сверкающее. Наклонился — топор. В ушах зазвучал тоненький голосок Юсти: «Дров — ни полена…»
Бегом помчался в лес. Нарубил целую кучу веток, приволок во двор. Мало. Еще нарубил кучу. Хотел опять вернуться в лес, но заметил в соседнем дворе какую-то тень. Положил топор у порога, достал обрез. И, посмотрев прощальным взглядом на хату, пригибаясь, пошел к лесу.
Хмурое утро застало его далеко за хутором. По небу табуном плыли тучи, жались к земле, чтобы хоть немного согреться.
И вдруг случилось неожиданное. Как будто чья-то рука располосовала на востоке серое покрывало облаков, и показалось солнце. Большое, розовое, улыбчивое. И сразу порозовел снег, порозовели белые деревья, на стволе обреза заиграл зайчик. Спиридону стало радостно и легко. Радостно оттого, что он встретил Юстю, что она живет на свете…
Спиридон сидел на опушке на куче хвороста и стегал по снегу хворостиной. Был конец февраля, и уже пахло весной. Пахло неизвестно от чего — то ли от почек в тугих коричневых пеленках, то ли от прошлогодней травы, зеленеющей в лунках под деревьями, то ли от снега, ослепительно блестевшего на солнце и прихваченного ночным морозом… Спиридон огляделся. Он ждал подводу с тремя советскими пленными, убежавшими из луцкого концлагеря. Вез их Голембиевский. Но где же подвода? Солнце уже к закату клонится. А условились на утро. «Ну, какой нетерпеливый! — выругал сам себя Спиридон. — Нужно ждать, ведь пленные одни не дойдут к партизанам…»