— Ну, видел явление? — спросил Борис. — Теперь в мемуарах напишешь, что тебе не больно, как некоторым господам, за бесцельно прожитые годы. Ты видел живого Высоцкого.
— Иногда думаю: как тяжело добраться до вершин славы в вашей стране. В Америке тоже тяжело, но там хотя бы есть маленький шанс на успех, хотя бы иллюзия шанса. А у вас просто поле, закатанное асфальтом. И сквозь этот асфальт — несколько ростков, его пробивших. Каким живым, каким сильным надо быть, чтобы это сделать.
Борис потащил Пола в буфет на второй этаж, тут перед витриной выстроилась очередь. До начала спектакля успели взять по сто пятьдесят "рябины на коньяке". Встали у окна, потому что свободных столиков не оказалось. Сквозь стекло в дождевых каплях виден кусок Таганской площади, станция метро, тусклые фонари, прохожие в плащах.
— Ты возьми у Высоцкого интервью, — сказал Борис. — Пусть он все расскажет как на духу. Он любит давать интервью иностранным журналистам. Свои все равно не напечатают.
— Нет, не хочу. По-моему, он очень закрытый человек. Весь в себе. И никого в свою жизнь не пускает. И меня не пустит. Я читал несколько его интервью, он везде говорит одно и то же. Теми же словами, какие-то банальные штампованные вещи. Домашние заготовки впрок. Что он за человек на самом деле — неизвестно.
— Вот и попробуй раскусить…
— Легко сказать… А ведь он ведь пробился из самых низов. На неприступную вершину залез. Стал самым известным певцом, поэтом, человеком-легендой, он женат на Марине Влади, у него открытая виза во Францию, у него "Мерседес" той же модели, что у Брежнева. В стране, похожей на тюрьму, превратился в свободного человека. Он — воплощение русской мечты. Из американцев с ним можно сравнить Элвиса Пресли. Тот тоже из низов, и тоже залез на самую крышу мира. И стал петь свои песни. Он в Америке такая же легенда, как у вас Высоцкий. Жаль, что Элвис не рассчитал сил. Быстро жил и рано надорвался. Он умер в сорок два, от наркотиков. А сколько лет Высоцкому?
— Сорок один.
— Правда? Всего-то? А выглядит он старше…
В зал надо было заходить через сцену, на которой расставили предметы крестьянского быта, — прялку, самодельные лавки, оцинкованное корыто, — и развесили тряпье на веревках. Зал был маленьким, душным, неудобные жесткие кресла стояли тесно, но Пол быстро забыл о неудобствах, так его захватила драма о жизни двух крестьянских женщин. Во время сцены отпевания мужа героини, умершего в колхозе от непосильной работы, за которую получал палочками трудодней, а не деньгами, зал застыл в тягостном ожидании чего-то страшного, что нельзя угадать, а только почувствовать темноту, этот страх, — лишь темный туман, висящий в воздухе.