После вчерашнего дождика лес был влажным. Борис дошел до сплошного двухметрового забора, долго брел вдоль него, пока не наткнулся на распахнутую калитку. Дальше тянулся такой же сырой смешанный лес, скучный, почему-то без птичьих голосов, без людей, без звуков. Можно пройти километры в любом направлении — и не встретишь никого, не услышишь постороннего шума. Туман в оврагах, старые березы и сосны, серое небо. В этом есть что-то мистическое, первобытное, — огромный лес, пустой и враждебный. Борис бродил до обеда, повернул назад, но дорогу нашел не сразу, — долго плутал, пока не наткнулся на зеленую плоскость забора, пошел по нему к калитке.
На выходные в гости к Шубиным приехали супруги Захаровы, старые, еще с войны, приятели и еще какой-то давний друг Шубина, директор крупного оборонного завода в Челябинске. Обслугу отпустили, Борис натаскал веток, перетащил плетеные кресла на воздух, расставил кружком, до поздней ночи они сидели в лесу жгли огромный костер, смотрели на огонь, выпили много, но пьяных не было. Дача оставалась пустая. Борис несколько раз ходил в дом, то за минеральной водой, то за очередной бутылкой и подолгу задерживался. За этот вечер он успел израсходовать запасы пленки, и переснять все документы из портфеля Шубина. Он сложил отснятые кассеты в своей комнате, под половицу, — лучшего места не было, а когда вернулся к костру в последний раз, тесть говорил о литературе:
— С Солженицыным все ясно — он враг. Всегда был врагом. И злобы в нем, и яду — через край. Но как понимать наших советских писателей? Тех, кто обласкан славой, кто деньгам счет давно потерял? Но вот я недавно был в поселке Красная Пахра, где писатели живут. Зашел к одному литератору, члену правления Московской писательской организации. Посмотрел его дачу. У меня челюсть отвалилась. Огромный дом, шведская столярка, письменный стол ручной работы, бильярд… В гараже новая "Волга". У меня ничего подобного нет. Машина — казенная, дача — государственная. Квартира, — тоже государственная. Завтра снимут меня с работы, с чем я останусь? Пенсия — вот все мои льготы. Плюс к ней грыжа, которую еще в войну нажил. И партийный билет.
— И что этот писатель? — директор челябинского завода весь вечер задавал вопросы, сыпал ими без передыха. Оторванный в своей провинции от светской жизни, он наверстывал упущенное в обществе Шубина.
— Улыбается писатель, показывает свое хозяйство. Мы с ним давно знакомы. Поэтому я его так, по-свойски спросил. Мол, ты от советской власти все это получил. Дачу, две машины, две кооперативных квартиры. Жена вся в бриллиантах. Из заграниц не вылезаешь. Если кто-то в этой стране живет при коммунизме — это вы, писатели. В прошлый раз выпустили его повесть в "Роман-газете". Знаешь какой гонорар? Миллион. Я не шучу. Миллион рублей. При средней зарплате в стране сто тридцать рублей в месяц. Значит, — я ему говорю, — ты свой гонорар получил? Так чего же ты тогда на советскую власть зубы точишь? Только и смотришь, как ее за ляжку тяпнуть. Прямо слюной исходишь от ненависти.