Я решила отвлечь его от этих мыслей и попросила его внимательнее посмотреть на себя, на свои ноги, руки и тело и описать мне, что он видит. Он даже немного ахнул от удивления и, не переводя дыхания, с оттенком неверия в голосе доложил мне, что он был босой и был одет в потрепанную и изодранную одежду, отдаленно напоминающую довольно изысканный и пышный наряд, который носили мужчины в прошлые века. Я продолжала задавать ему вопросы, и он постепенно смог собрать из отдельных кусочков этой истории общую картину о том, что во времена Французской революции он принадлежал к знатной аристократической семье и был брошен в тюрьму без всякой причины, с единственным обвинением в том, что был богат. Его возмущениям не было конца, и именно это и породило в нем глубокое чувство гнева, которое усиливалось от того, что он знал, что был одним из немногих хозяев, справедливо и доброжелательно относившихся к своим крестьянам, и, тем не менее судьба уготовила ему участь тех, кто был виновен в жестоком угнетении и притеснении крестьян. «Где же тут справедливость?!» — в гневе восклицал он, теряя силы и проклиная свое жалкое существование в тюрьме. Он продолжал вспоминать подробности этой жизни, и оказалось, что когда его повели на гильотину, он был буквально переполнен этими сильными негативными эмоциями.
Проанализировав свою настоящую ситуацию, он понял, что все еще носил в себе этот старый гнев, который совершенно неожиданно вспыхивал в нем при малейшем подозрении на несправедливое отношение к нему.
Я дала ему целевую установку вернуться в памяти к тем старым временам и попытаться понять обстановку и настроения большинства крестьян, которых жестоко угнетали, которые страдали от голода и, чтобы прокормиться, едва сводили концы с концами. Эти крестьяне были вовлечены во всеобщее движение восстаний и бунта людьми, очень хорошо знавшими, как можно было зажечь среди них искру массовой истерии, сметавшей на своем пути все, что касалось мыслей и чувств каждого отдельного человека. Он осознал, что именно это и произошло с ним в то время, что его собственные крестьяне совершенно забыли о том, как хорошо он относился к ним, присоединившись к общим настроениям и сплачиваясь вокруг своих новых лидеров, обещавших им хлеб и свободу. Я спросила его, сможет ли он простить их за все то, что они сделали, с точки зрения этого нового восприятия событий. Он согласился простить их, а когда сделал это, то почувствовал, что старый гнев незаметно стал проходить и вскоре совсем улетучился, как будто его и не было.