Со следующим получилось быстрее. А вот третий оказался слабеньким, и Лешеку пришлось поддерживать жизнь в изуродованном его теле.
Книга толстела.
Она принимала новые страницы, сама встраивая их в хитросплетения старых. И удивительное дело, не становилась толще, зато Лешек сполна ощутил и страх, и отчаяние, и боль… и сам почувствовал себя освежеванным. И наверное, так было надо, но… когда все закончилось, он раскрыл страницы и велел:
— Покажи.
А она подчинилась.
…человек с завитыми, уложенными на пробор волосами, стоял над телом. В одной руке он держал луковку серебряных часов, в другой — тросточку с рукоятью в виде гусиной головы, и вид имел пресерьезный.
— Значит, утверждаете, что он был жив? — поинтересовался он у Лизаветы, не скрывая, впрочем, своего недоверия.
— Утверждаю, — мрачно заметила Лизавета.
И Таровицкая ободряюще похлопала ее по руке. А Одовецкая подошла к телу.
— Не прикасаться! — велел человек с завитыми волосами. Впрочем, грозный оклик на Одовецкую впечатления не произвел. Она положила ладонь на грудь мертвеца и прислушалась.
— Отрава.
— Вы чините препятствия следствию?
— Это какие? — Авдотья нахмурилась.
— Разные!
Человек обвел девиц настороженным взглядом, задержавшись на Снежке, которая закружилась, раскинув руки. Лицо ее сделалось задумчивым, мечтательным даже, а за плечами появилась тень лебяжьих крыльев.
— Ушла душа… улетела… ее позвали, она и улетела…
— Подите… — человек топнул ножкой, но впечатления сие не произвело, причем не только на девиц, но и на других людей, окруживших поляну. Те выглядели попроще, и изо всех сил делали вид, что заняты исключительно поиском иных улик. — Куда-нибудь да подите…
— И вправду, Лизанька, идем, — сказала Таровицкая.
— Вы, а не она…
И вот тут Лизавета поняла, что влипла. Что не отпустит ее этот куделистый, чем-то похожий на пуделька, человек, имени которого она не знает. Она вообще хотела князя позвать, но ей сказали, будто он болен и не принимает, зато нынешний типчик был здоров.
Ишь, бровями шевелил.
Лизавету взглядом сверлил. И тросточкой своей по ноге похлопывал.
— Она задержана.
— С чего это вдруг? — тон Таровицкой изменился.
— По подозрению в убийстве.
Лизавета закрыла глаза: вот только этого ей не хватало! А ведь он был жив. Однозначно, жив. Лежал себе, правда, тихонько, но дышал. Лизавета его еще от пруда оттянула немного, чтобы, не приведи Господи, не утоп, пока она гулять изволит.
— Вы белены объелись? — осведомилась Одовецкая. — Я же говорю, он умер от отравления… сложным органическим ядом… в состав его входит проскура бледная, которая растет только…