Вот удивился, должно быть.
…а вот человек был… он прятался и преумело, отгородившись от камня одеждой и, небось, непростой… но вот, забылся, коснулся гранита ладонью, а тот и запомнил.
И след горел.
Лешек положил ладонь на камень. И сила отозвалась охотно, потянулась и схлынула, завихрилась, полетела, спеша к метке следа. Вздрогнули подземелья, и грохот обвала разнесся по ним.
— Что это? — Дарья вздрогнула.
— Ничего, — соврал Лешек, ее пальчики аккуратно сжав. — Здесь случается.
— А врать вы не умеете.
— Не умею. Думаешь, надо учиться?
— Он все равно ушел… тот человек, — Дарья поморщилась и чихнула. — Не люблю менталистов…
А кто ж их любит?
Стрежницкий не спал. То ли совесть, внезапно очнувшаяся мешала, то ли просто выспался за день, вылежался, и теперь перина казалась комковатой, пуховое одеяло — жарким, а собственное тело внезапно стало слабым, негодным.
И в голову вот лезло всякое.
— Богдан, — раздался тихий шепоток. — Что ж ты так со мной…
…он повернул голову и руку положил на рукоять револьвера. Оно-то, конечно, охрана охраной, а привычки привычками.
— Сама виновата, — ответил, чувствуя, как вялые пальцы беспомощно скользят по металлу. Ишь ты, и не сгибаются почти…
…зелья это.
Выпейте.
Надобно… боль отступит… да чтоб он хоть раз еще…
— В чем виновата? — слезливо поинтересовался голосок, от которого рана в глазу зачесалась невероятно. И Стрежницкий заскрипел зубами. Вот и где, спрашивается, эта самая охрана? Его, может статься, убивать пришли, а их будто и нет.
Спят, что ли?
— Так и ты ж меня убить собралась, — он закрыл глаза и задышал часто, быстро, заставляя себя сосредоточиться на вялой руке и треклятом револьвере, который оказался дальше, чем должен был быть. — Или не собиралась.
— Я тебя любила, — с упреком произнес призрак.
Повеяло холодом.
Жутью.
А в голове прояснилось. Все ж таки боль — хорошее средство… от воздействия помогает найчудеснейшим способом.
— И дитя наше…
— Какое дитя? — пальцы-таки добрались до рукояти. — Мы с тобой всего-то с полгодика вместе и побыли, откуда дитяти взяться?
— Мое… мое… — призрак отделился от стены. Он казался бледным пятном. — Разве ж не обещал ты заботиться…
Не обещал.
К обещаниям своим Стрежницкий относился весьма серьезно. И теперь подтянул револьвер поближе, а сам заскулил, надеясь, что выглядит в достаточной мере жалко, чтобы тварь подобралась поближе.
— Ты виноват, виноват… — знакомый голос очаровывал, и на глаза навернулись слезы, сердце в груди вспыхнуло, сжалось, а после пустилось вскачь. Того и гляди разорвется. Во рту пересохла, а пальцы мелко задрожали. — Искупи, искупи… искупи…