Алексей поспешил было успокоить, поддержать его.
Рабус только рукой махнул: к чему зряшные слова — не для того пригласил.
Карл Иванович хотел, чтобы его место в Училище занял любимый ученик и, не мешкая, подал соответствующее прошение.
— Хорошо бы сегодня же, — уточнил он, зная неприязнь своего питомца к писанию всяческих бумаг. — Обещаешь?
Алексей кивнул, не зная, что сказать: и спорить ни к чему, и соглашаться тяжело.
И тут же начал корить себя за безмолвное согласие выполнить просьбу: подумалось, что надо было поступить как-то иначе.
Вышел он от Рабуса сам не свой, будто виноват в чем-то. То и дело останавливался: казалось, надо вернуться и что-то изменить, исправить.
Конечно, его привлекала работа с начинающими художниками. Конечно, он понимал, что значит при его зависимом положении — подвернется ли заказчик? купят ли картину? — стать руководителем пейзажного класса.
Но Карл Иванович — как же он-то? Вот что камнем лежало на сердце, вот что не выходило из головы.
«Впрочем, чем тут поможешь? — думал Саврасов, шагая по заснеженной Садовой. — Да и судить раньше времени незачем. Пусть даже он напишет прошение — еще неизвестно, как отнесется совет к его просьбе».
Но сомнения были напрасны: к его прошению отнеслись доброжелательно: двадцатишестилетний художник пользовался достаточной известностью, к тому же виды окрестностей Ораниенбаума, представленные на Петербургской выставке, принесли ему звание академика.
Да и Карл Иванович, вероятно, успел переговорить со многими членами совета: с его мнением всегда считались.
Так или иначе, Саврасов сразу же приступил к исполнению своих новых обязанностей, еще при жизни Карла Ивановича. Он умер неделю спустя после того, памятного для его питомца, разговора.
Горечь утраты вытеснила радостное волнение, охватившее Алексея в первые дни занятий в классе. А вслед за тем пришло какое-то обостренное чувство ответственности за дело, в котором теперь все придется решать самому.
Новые обязанности все больше завладевали им, отодвигая все другие заботы.
Тем не менее он старался почаще бывать дома. Не столько из-за болезни отца, сколько из-за Татьяны Ивановны: знал, что скучает без него.
Поначалу мачеха радостно улыбалась, завидев своего Алешеньку. А потом сама гнала из дому: видела, что мысли его не здесь, невмоготу коротать время за самоваром.
Жизнь Алексея Саврасова день ото дня менялась, обещая что-то еще неведомое, новое.
Алексей стал чаще бывать в доме возле Меншиковой башни. Теперь, встречаясь с Эрнестиной и Софи, его уже не сковывала всегдашняя застенчивость. Только увидев в гостиной чуть полноватую фигуру Герца-старшего — Карл Карлович вернулся из странствий по заграницам и как будто осел, наконец, в Москве, — Алексей все еще чувствовал себя стесненно, хоть и знал, что вечер будет особенно интересным. Герц-старший охотно делился впечатлениями о картинах иностранных художников, о музеях, в которых ему довелось побывать.