Машина неслась мимо Холстов, серые скаты крыш зябко ютились в едва пожелтевшей зелени. Вот и Леднев — тоже ведь не вспахал тогда огороды инвалидам войны. А неплохой крестьянин, не шкурник. Суворов горой за него. В одной теперь бригаде. В последние дни и они на картошке — куда деваться? При новом землеустройстве все станет на место. Звенья будут отдельные, узкие — звено, занятое зерновыми, не будет касаться звена картофелеводческого или кормодобывающего. Все четко, отрегулированная система не приводит к катастрофам. «Нет, видели — девять процентов — земля, двадцать — нестандарт, — думала она уже спокойнее. — Нестандарт! А отправляем лучшую. А что продают москвичам? Как ни зайди в магазин, как ни загляни в пакеты — дрянь, мелочь. И где берут ее? К черту, надо приостановить сортировку, незачем этот нестандарт увеличивать».
Она развернулась, погнала обратно, почти успокоенная ясным решением. Этот паренек-недомерок показался ей вдруг дураком, и такой пустой, пошлой и ненужной представилась ее вспышка.
Снова подъехала и, не выходя из машины, присматривалась: движок гудел, мешки убраны, над полотном шустро работали ребячьи руки.
Бригадир подошла, вопросительно и как-то сочувственно глядя.
— Вот что, Семеновна, — сказала Зимина, — кончай эту муру. Сейчас будет четыре часа — все, рабочий день на сегодня окончен. Пусть едут на ужин.
Та кивнула. А Зимина глядела мимо. Там, у конвейера, с мешком стоял боровичок и непримиримо смотрел в ее сторону.
— Позови его, Семеновна.
Семеновна тотчас поняла, заковыляла по грязи к навесу, подошла к парню. Зимина видела, как он нехотя отдал мешок другому, нехотя двинулся.
— Слушай, ты извини меня, — сказала она ему, — устала я, да и вы устали, я понимаю.
Он глядел, сжав губы, потом как-то странно дернул плечом и уставился в землю. Сверху ей виден был примятый его хохолок и белое пятнышко макушки, и она вдруг поняла, какой он еще маленький, совсем, совсем мальчик.
— Ну ладно, мир, иди, — усмехнулась она и хлопнула дверцей.
Он отступил и смотрел, как машина ее долго, с ревом, шарахалась по глине.
В пять часов, как всегда, планерка. В запасе часа полтора. Она еще не обедала, но есть не хотелось, хотелось чаю. Надо бы посидеть в кабинете, поразмыслить над предстоящим докладом на открытом партийном собрании. В голове гудело, — с утра за рулем и много моталась по бездорожью.
Она любила административное здание и этот вестибюльчик с портретами ветеранов, откуда шли чинные коридоры в бухгалтерию, к зоотехникам, инженерам, экономистам, прорабу. И мраморную, облицованную деревянными панелями лестницу она любила, и весь второй этаж с конференц-залом, где сейчас ворожили диспетчеры и где проводились планерки — ее кабинет становился для них маловат.