Она размашисто подошла к столу, сдвинула на край машинку, с заправленным в нее белым листом.
— Простите?! — предостерегающе остановил ее возглас.
Но разве Людмилу возгласом остановишь?
— Может быть, и простим, если будете человеком. Ставьте, Ольга Дмитриевна, термос, — она переложила на столе бумагу, еще что-то, освобождая место, высыпая яблоки и орехи.
— Ну, это ни в какие рамки! Ваше вторжение… Что вы себе позволяете?!
— Здра-асьте! А что нам делать? Вот Ольга Дмитриевна из-за вашей машинки не спит.
— Это меня не касается! У меня сжатые сроки, я должен закончить работу.
— Ну и скажите своим, чтобы никому не давали путевок. А уж если дают… У нас тоже сроки. Она директор совхоза, какой-то единственный месяц выдался; там не спит — и тут спать не будет?
— Мы к вам ненадолго, — улыбнулась лукаво и примиряюще Зимина, — мы купили такие груши, что не можем их есть одни — посмотрите! И вы так долго работали, недурно бы выпить чаю? И уж все вместе — для знакомства. — Она протянула руку.
Он внимательно, чуть растерянно посмотрел ей в лицо и вздохнул:
— Ну, что с вами сделаешь? Давайте пить чай, согласен. А вы, значит, ее адъютант?
— Управляющая Центральным отделением! — не моргнув глазом, представилась Филатова, влажно сверкнув ровными зубками.
Возможно, она и не думала придавать особого направления мыслям Зиминой относительно себя, возможно. Но Ольга Дмитриевна уже не могла не отметить, что именно Людмила организовала присылку за ними на пляж директорского «рафика» (отмененного за некупальным сезоном!). И что это Людмила устроила, чтобы соседа-писателя пересадили за их столик в столовой. «Привет вам от Гомера!» — приветствовал его на другой день приятель. «Неужели кто-то сейчас читает Гомера?» — округлила глаза Людмила. «Ужасно много умного говорят — один умнее другого», — отозвался сосед, признавая, что Людмила остра на язык и что с нею ему интересней. И разве хуже чьей-то писательской жены, душившей их своими театральными впечатлениями, рассказывала Людмила, как смотрела на «Таганке» «Пугачева»: «Сижу в первом ряду — первое место в проходе. Представляете, рядом стоит этот чурбак — плаха, в которую все топоры бросают. А один топор вот такой. Ну, думаю, пропала. Помост наклонный, бегут и бросают, бегут и бросают. А Пугачев все вскакивает. Думаю, может ведь человек ошибиться? Я пересела. Ты, говорю, Игорь, садись туда, а я все-таки мать, вдруг у детей матери не будет». Она смеялась, обнажая розовые десенки и зубки, а Зимина думала, что в ней что-то все-таки есть.
У «сжатых сроков» имелась, по-видимому, скрытая возможность пружинить, растягиваться: сосед-писатель забросил работу и целые дни проводил с ними. Людмила организовывала поездки, прогулки и делала это со свойственным ей напором и ловкостью. Глядя на молодую, неутомимую, спорую в движениях женщину, с постоянно возникающими в белокурой ее голове идеями, которые тут же осуществлялись, Зимина подумывала, что в управляющих она, пожалуй, была бы интересна.