Наклонив голову, Торн с издевательской усмешкой слушал её речи, не выпуская из жадного кольца рук. В жёлтых, тигриных глазах, светилось злое веселье.
— Не захочет, говоришь? Скажи, что может знать о плотских желаниях маленькая скромная монашка, вроде тебя?
— Только то, что вы мне его не внушаете!
— Да я пока и не пытался.
Воспользовавшись тем, что он на мгновение ослабил хватку, Гаитэ сорвалась с места, проворная, как птичка. Но чёртов Торн, несмотря на свой внушительный рост, оказался не менее быстр. Легко, играючи, он перерезал ей отступление в том единственном направлении, в котором Гаитэ могла бы найти помощь.
И удовлетворённо расхохотался. Для него это было забавой. Он наслаждался этой игрой в кошки-мышки.
— Ты же не надеялась, что удастся безнаказанно оскорбить меня и улизнуть?
— Я вас не оскорбляла!
— Да неужели?
— Говорить правду не значит оскорблять.
— Ещё как значит, если правда не по душе. А ты резвая! Скачешь, как коза. Но вот я тебя и поймал!
Торн схватил Гаитэ со спины, и, игнорируя испуганные и возмущённые крики, прижал к себе так сильно, что даже сквозь пышные юбки она ощутила его твёрдый, как камень, член.
— Нет! — крикнула она, но, вновь прислонив её спиной к колонне, Торн навалился сверху, прижимая всем телом, покрывая обнажённую кожу груди и шеи жалящими, как осы, поцелуями.
Он был силен как бык.
— Помогите! — крикнула Гаитэ, потеряв всякую надежду освободиться.
Дом полон людей. Должен же хоть кто-то её услышать?
— Помогите!!!
Подняв голову, он поморщился, будто услышал фальшивую ноту:
— Можешь не драть зря глотку. Дверь сторожат мои слуги. Никто сюда не войдёт, пока я не разрешу.
— Не надо! Не делайте этого! Пожалуйста! — взмолилась Гаитэ. — Проявите великодушие!
— Вот как ты запела, когда тебя положили на обе лопатки? — хохотнул он. — Такая мягкая и вкусная! Так и хочется тебя съесть.
Его язык оставил нарочито влажную дорожку на её солёной от слёз, щеке.
Гаитэ старалась взять себя в руки и сдержать дрожь отвращения и рвущиеся из груди рыдания.
Отвернув голову, она уставилась на освещённый яркими огнями дом.
«Лучше умру, чем выйду замуж за эту скотину», — решила она. — «Или, что ещё лучше, найду способ убить его. Мать была права, что до последнего боролась с этой нечистью».
С удивлением она ощутила лёгкое прикосновение его пальцев к шее, в том месте, где саднило после удушающей хватки. Прикосновение было почти нежным, словно бы даже извиняющимся.
— У тебя такая тонкая кожа. На ней легко остаются синяки.
— У меня ещё и кости хрупкие, и лёгкие слабые. А ещё — мне холодно.