• Наконец, в современной России, где власть неинституционализирована, в ней отсутствуют конкуренция и системы критической оценки решений и действий, а общественное мнение существенно искажено пропагандой и отвлечено ложными повестками, есть высокий риск очень дорогого, непоправимого и нерационального решения, которое вызовет резкое изменение ситуации и приведет к крайне негативным экономическим последствиям. Сложно предсказать, что это будет за решение: может быть, повышение налоговой нагрузки, которое вызовет обвальное снижение бизнес-активности; может быть, эскалация или начало новых военных или гибридных действий, стоимость которых в итоге подорвет экономику или приведет к санкциям совершенно другого уровня (например, эмбарго на покупку нефти и/или на продажу России комплектующих к импортным самолетам, машинам, оборудованию; запрет на продажу кормов и так далее); может быть, и решение по введению жесткого регулирования цен, капитальных операций или курса валюты.
Легкое и понятное многим решение-ответ на вызовы российской экономики — масштабное увеличение инвестиций в инфраструктуру. За это ратуют приближенные к Кремлю семьи, предвкушая сверхприбыли; этого хотят многочисленные потенциальные подрядчики; за это агитируют экономисты самого разного профиля и убеждений. Но несмотря на то, что существуют подтверждения прямой связи между объемом государственных инвестиций в инфраструктуру и ростом экономики, необходимо понимать, что связь эта работает далеко не всегда и не везде.
Любые инвестиционные действия — то есть фактически предложение рынку новых возможностей — должны соответствовать спросу, который либо уже существует, либо еще только может сформироваться. В противном случае они обречены на экономическую бессмысленность. Известные нам случаи подстегивания экономики за счет инвестиций в инфраструктуру происходили в ситуации, когда спрос на инфраструктуру со стороны бизнеса значительно превышал предложение. Мы наблюдаем это явление в африканских странах, где не хватало инфраструктуры даже для базового развития торговых и производственных отношений, а иностранные компании были готовы вкладываться в экономику, и местное население было готово включаться в экономические отношения современного типа. Мы помним примеры новых территорий в США, Канаде, Мексике, других странах, где именно расширяющийся бизнес толкал государство на инвестиции (к слову, далеко не все инвестиции в инфраструктуру были государственными). То есть эффективнее всего эта модель работает там, где уровень инфраструктуры крайне низок, а запрос на развитие высок. В странах со средним уровнем инфраструктуры, как у России, эффект обычно значительно меньше. Настолько, что возникает вопрос — в случаях, которые можно считать «успешными», не было ли начало государственного инвестирования в инфраструктуру реакцией на рост экономической активности?