— Твой Валя мне совершенно не мешает, — продолжил он с набитым ртом. — Я о работе. Мне нужна женщина постоянная, чтобы хозяйка корчмы всегда была при мне.
— Что и на улицу выходить нельзя?
— Можно, но она всё равно должна быть свободна. Если я плачу, то плачу только я.
— Странное желание. Но и стоит дорого.
— Во-о-о-т, — кивнул Томас. — Наконец, мы подходим к самой приятной части нашей беседы. Сколько хочет хозяйка корчмы за постой?
— Дай минуту... — Леся поморщила носик, нахмурилась. — Думаю, мадмуазель, учитывая далеко не бедственное положение постояльца, согласилась бы за пару штук баксов, — пауза, — в неделю.
— И я могу эту квартиру называть своим домом? — спросил Томас серьезно.
Леся ответила:
— Только плата вперед. За месяц.
— И по рукам?
— По рукам.
— Да хоть сейчас!
Томас нагнулся, схватил несколько пачек и бросил на стол.
— Тут больше, но сдачи не надо.
Леся загребла деньги и, сложив их перед собой башенкой, ответила с усмешкой:
— А я и не дам.
Встала, чтобы уйти в спальню, но Томас схватил её за руку.
— И ещё. При мне никогда не говорить так о бывших. Эта квартира его, он её оплачивает. Если так говоришь о Вале, я даже боюсь думать, что ты потом скажешь обо мне.
— С языка сорвалось, — ответила Леся тихо. Томас заметил, как она смутилась. — Ляпнула и тут же пожалела. Думала, не заметишь.
Томас потянул Лесю к себе и, крепко охватив её бедра. Бархатно промурчал:
— Мадмуазель ещё не разучилась краснеть? Последние лет сорок я с такими не встречался... У нас много работы.
— Я многое ещё не разучилась делать.
— То, после чего покраснею я?
Ощутив, как сильно её сжали руки, Леся невольно ахнула, вот только женскую логику не понять — вместо того, чтобы ответить поцелуем, она отстранилась и, не мигая уставилась на Томаса. Они смотрели друг на друга, словно виделись в первый раз. Леся подумала, почему она раньше не замечала, как блестят его угольно-черные глаза, какие у него длинные ресницы, и это при светлых волосах! Глаза Томаса были как две неосвещенные солнцем планеты на мертвом фарфоровом лице. Леся вдруг задалась вопросом: кто этот незнакомец? Чего от него ждать? Почему, несмотря на возраст, — а на вид ему было лет тридцать пять — он до сих пор одинок? И одинок ли он? Не гулена, не тупица, чувствуется мужской крепкий стержень, но при этом почему-то кажется, что в его душе когда-то давно поселились три проклятые ведьмы — Тоска, Боль и Отчаяние... Почему он их не гонит? Что скрывает? Чего боится? И боится ли он? Разве может испытывать страх тот, у кого в полночь в зеницах очей тлеют угольки таинственных неведомых костров?