Нашел...
Свежее...
Сияние этого заглушает все остальное...
Томас искал и увидел, как наяву.
...она никогда не трогала себя внизу, даже в девичестве — мешало строгое воспитание, — но после пробуждения плоти, ещё девочкой, она гладила свои груди и они у неё стали как... как... Её грудь отзывалась на любую ласку. Бьющие во все стороны молнии Теслы, наэлектризованный цеппелин «Гинденбург» перед взрывом... — это её груди.
Такого он никогда ещё не видел, но это было правдой.
Перед глазами Томаса поплыли карамельные разводы, небо стало багряным и по нему поплыли персиковые облака...
В голове зазвенело пронзительно, монотонно, потом начало гудеть, словно он попал в будку с генератором. Томас понял, что если последует вслед за конфетным, то придется снимать рюкзак...
Отвернулся и снова нашел. Вот оно, ослепительно-розовое, переливается, дурманит маковой пыльцой.
...она до сих пор кормит грудью. Сына. И ей приятно. Это не то чувство, когда мать отдает молоко, и освобождается от его бремени. Ей просто приятно. Очень. Она ничего не может с этим поделать. И из-за этого ей стыдно. Она думает, что это — ненормально. Поэтому розовое. Много розового. Карамельного. Сладкого. Вкусного. От такого сложно отказаться. Такое притягивает. Завораживает. Прилипает к пальцам. Въедается в кожу. Проникает в вены, отравляя тело и душу.
Чтобы выбраться из патоки удовольствия, необходима твердость и сила воли...
Раньше Томас не утруждал себя борьбой с милыми сердцу слабостями. Насыщался до изжоги, лакал чужой Стыд до беспамятства, но сейчас не пришлось прилагать много усилий, чтобы вынырнуть из розового. Как фермер выкорчевывает сорняки из пересохшей земли, так и он силой воли оторвал себя от поедания сахарной ваты.
Помогло разочарование.
Это и все? Это весь стыд?
А сотни мужчин? Её тело билось в конвульсиях, она сходила с ума, слепо покоряясь животной хищной страсти, и при этом не раскаивалась, не мучилась вопросом, за какие заслуги небеса или сама Природа одарили её таким счастьем.
Томас в глубине души признался себе, что когда понял, с кем придется работать, кого гладить за ушком, щекотать пяточки, то его уже тогда начало трясли от предвкушения. Ему не надо серого — оказывается, он только сейчас понял, как истосковался по розовому... Он хотел слиться с теми всеми её мужчинами, пережить нечто подобное... И вот такое разочарование — ведь её розовое слишком интимное, слишком женское, такое, что Томасу и за сто лет не понять, не принять. Это не его пастбище, это розовое даже и не розовое вообще...
Больше по инерции посмотрел в самую глубь и, уже ничему не удивляясь, понял — чёрного мало — здесь мрак надолго не задерживается. Поэтому