— Сваливаем! — скомандовал сержант Ганешин, и они устремились по трассе в сторону облцентра. Судя по тому, что следов асфальта на дороге не было, Бубен погрузил их через Дыру куда-то в прошлое. Насколько глубоко — ещё предстояло выяснить. Ганешин шел впереди, что-то бодро насвистывая — очевидно, по опыту полагал, что чем дальше назад, тем, в сущности, оно лучше.
Левин, глядя на него, тоже приободрился. Терять «дома» ему было, если разобраться, нечего. К рассвету вышли на окраину села. Бабы в цветастых сарафанах, выгоняя со двора скотину, провожали их удивлёнными взорами. Ещё бы — чужой поп, а с ним солдат в неизвестной серой форме.
«Неужто германец нас покорил? Вот оно, без царя-то — грехи наши тяжкие!» — перешёптывались трусливо кумушки и крысами ныряли по закромам — прятать в навоз нажитое непосильным трудом.
Заметив производимый среди населения ажиотаж, Ганешин свернул огородами к реке. Там среди кувшинок шумно, как водяной, плескался проезжий ямщик — нераспряжённая тройка лошадей за кустами пощипывала молодую травку. Никак, здесь уже конец мая… Пётр по-пластунски подполз к телеге и быстро переоделся в ямщицкое, аккуратно сложив свою форму на видном месте — честный чейндж. Собрался уже присоединиться к Левину, как вдруг лошадёнки всхрапнули и шарахнулись, ямщик заметил покражу и, выпуча глаза, заорал из воды:
— Караул! Ратуйте, православныя! Грабють!
Из села послышались ответные возгласы — Левин понял, что сейчас их будут бить. Вскочив на облучок, Пётр нахлестнул коней и, подкатив к Левину, крикнул:
— Падай в корыто!
Левин кубарем перевалился через борт ямщицкой телеги, тройка дёрнула, и, одолев невысокий подъём, ударила в намёт по главной улице торгового села, густо обдавая грязью машущих вслед пудовыми кулачищами обывателей. Пётр, широко расставив ноги в сапогах гармошкой, в развевающейся по ветру поддёвке, продолжал работать кнутом, пока околица села не скрылась за бескрайними полями и перелесками. «Не так ли и ты, Русь!» — пришло на ум Левину при взгляде на его экспрессивную фигуру.
— Ты прям Будённый! — крикнул он Петру сквозь шум ветра. — Ещё бы пулемёт «Максим» сюда!
— Максим — фуфло, я Шевчука люблю! — недослышав, оскалил в ответ цыганские зубы Ганешин…
К железнодорожной станции подъехали шагом, когда уже смеркалось. Два пьяных солдатика приколачивали к деревянному фасаду красную простыню с кривоватой надписью «Вся власть Советамъ!» Вдали за лесом басовито вскрикнул паровоз — и толпа мешочников, дыша луком и матерясь, повалила на дощатый перрон. Пётр наддал плечом — и они втиснулись в вагон третьего класса.