— Возможно, один он бы не осмелился. А с Шаньгиным мог и осмелиться. Да… Петли из такого троса у Кочкиных найдены. Тонкий и очень прочный трос.
— А я Геннадия Михайловича считал композитором, — взволнованно проговорил Колька.
— Такой же он композитор, как я турецкий султан, — усмехнулся отец и обернулся к деду. — Прожженный аферист и жулик. Взяли его случайно. И бочки с сохатиной были у них укрыты в надежном месте, и все как полагается… А в Сахарово приехал новый милиционер, который в свое время имел дело с Шаньгиным в другом районе. Заметил его и забеспокоился. Выследили и установили, что это за музыкальная натура… Заезжал ко мне следователь, кое-что рассказал. Живет этот Шаньгин в областном городе, прирабатывает, как он говорит, перепиской нет. На самом деле нигде не работает. Ноты — ширма. Лишь весна — он покупает билет — и туда, где поглуше. Находит помощника и приступает к делу. И отдых неплохой, и с большими деньгами возвращается. В пятьдесят втором году его взяли на Ангаре. Подбил какого-то парнишку. Тот работал на него, ловил и продавал рыбу. К концу путешествия они ограбили магазин в одном из леспромхозов. Взяли несколько десятков часов. Шаньгин пытался все свалить на парня. Не удалось. Сел в тюрьму. Жаль, очень скоро попал под амнистию. Наглый и хитрый, мерзавец. Привык загребать жар чужими руками. Он и сейчас все валит на Кочкина и дело представляет так, будто в Бобылиху приехал отдыхать.
— А ведь никак не подумаешь, — удивилась бабушка Дуня. — Такой вальяжный, такой представительный…
— Внешний вид ни о чем не говорит, — улыбнулся Колькин отец. — Умный проходимец ловко рядится. Порой не распознаешь…
Когда Нестеровы поужинали, пришел Бурнашев. Евмен Тихонович уже знал об аресте Тимофея Кочкина и Шаньгина.
— Моя вина, недоглядел, — сокрушенно заявил он. — А ведь не нравился мне этот человек. Однако постеснялся документы проверить: второй год приезжает в Бобылиху, и вид солидный.
Впрочем, взрослые не много говорили о браконьерах. Отец и Евмен Тихонович занялись обсуждением бригадных дел.
Колька отправился спать. Но заснуть долго не мог. Перед глазами возникали то Шаньгин, то Тимофей Кочкин, то Сашка. Теперь стал понятен двусмысленный разговор у парома. Но почему Шаньгину вздумалось напоить его, Кольку? Что он сделал ему плохого? Решил посмеяться. А Колька принял это как дружеское расположение. Вспомнилось поведение старика Кочкина. Он-то все понимал. У Кольки заныла душа от обиды на себя, на свое простодушие.
За перегородкой гудели голоса. Хлопала входная дверь. Приходили новые люди.