Жена больше не возмущалась. Более того, ему стало казаться, что теперь она уважает его больше, чем раньше. Ведь он становился местной и даже общенациональной знаменитостью. В один прекрасный день к нему в спальню вкатили телевизионную камеру, и он, откинувшись на подушки и держа жену за руку, поведал миллионам телезрителей, что с ним произошло. Рассказал, как однажды утром он вдруг осознал, что разлюбил жизнь и испытывает радость, только лежа в постели. А раз так, сделал он вывод, почему бы не лежать в постели весь отпущенный ему срок? Долго он, конечно, не протянет, зато жизнью будет наслаждаться до последней минуты.
После телевизионной передачи тонкая струйка писем, лившаяся в его почтовый ящик, превратилась в бурный, неукротимый поток. Видеть он стал хуже, и письма читали ему вслух приходившие его навестить социальные работники.
Авторы писем уговаривали его дать жизни шанс, вкладывали в конверт деньги или же предлагали выгодную работу. От этих предложений он вежливо отказывался, деньги же клал в банк на имя жены. (Часть денег она потратила на ремонт дома; ему нравилось смотреть, как маляры забираются на лестницу; когда они белили потолок, он закрывал голову газетой.) Среди авторов писем были и такие, кто выражал ему поддержку, хвалил за стойкость — этих писем набралось совсем немного, но им он радовался больше всего. «Успеха тебе, дружище, — говорилось в одном из них. — И я бы сделал то же самое, если б хватило духу!» В другом письме, напечатанном на фирменном бланке известного университета, значилось: «Я полностью разделяю Ваш взгляд на непереносимый характер современной жизни, а также на неотъемлемое право человека из этой жизни устраниться. Вы — экзистенциальный святой». Хотя не все слова в этом письме были ему понятны, оно его очень порадовало. Никогда еще не чувствовал он себя таким счастливым и состоявшимся.
И теперь, больше, чем когда-либо раньше, он подумывал о том, как, в сущности, славно было бы умереть. Хотя тело его было вымыто, накормлено и ни в чем не испытывало нужды, он чувствовал, как жизнь медленно из него уходит. Он играл в бессмертие. Казалось, он решил не только проблему жизни, но также и проблему смерти. Бывали минуты, когда потолок у него над головой преображался в холст с изображением какого-то видения, из тех, какими старые мастера расписывали своды часовен. Тогда ему мнилось, будто на него взирают с облачных эмпиреев ангелы и святые; взирают и манят к себе. Его тело сделалось вдруг каким-то невесомым, казалось, если б не одеяло, он взмыл бы в небеса. Вознесение! Или даже вознесение к высшим пределам! Он шарил по простыне и одеялу, но члены его что-то совсем ослабели. И тут, сделав над собой невероятное усилие, он откинул одеяло и швырнул его на пол.