Вернись. Он наливает себе виски, садится и размышляет о том, что она, в конце-то концов, обретается не в диких джунглях, а в Цюрихе, в гостинице первого класса. Он выключает свет и, забрав стакан с виски, идет в комнату поменьше, где на его письменном столе беспорядочно громоздятся бумаги. Включает телевизор и начинает смотреть ночную передачу.
Тут, однако, Гарвен стучит в стену. Поль выключает телевизор, наливает себе еще виски и ложится спать.
На другой день в одиннадцать утра Поль, одетый, сидит у телефона в маленькой комнате, ожидая очередного соединения с Цюрихом. Его предупредили, что это произойдет через час, остается ждать целую четверть часа. Часовая стрелка на его часах дергается, словно стежок за стежком вяжет носок. Поль импульсивно снимает трубку и набирает номер.
На том конце отвечает женский голос.
— Анни, — говорит он.
— Привет, а я только что собиралась тебе звонить, — говорит она.
— Зачем? — говорит Поль.
— Хотела с тобой поздороваться, вот зачем. Ты ее разыскал?
— Да, она в Цюрихе с обувным продавцом. Сказала, что это не Киль. Но зачем ей понадобилось отправляться в Цюрих? По ее словам, чтобы выяснить, ей пришлось переспать с ним. Значит, она в прошлом меня обманывала, понимаешь? Я не знаю, что и думать. Ну почему именно в Цюрих?
— Может, ей захотелось выйти на нового психоаналитика, — говорит Анни. — Захотелось привезти его с собой и начать новый курс.
— Не нужно было давать ей себя застукать, — говорит Поль.
— Послушай… — говорит она.
— Не могу, — говорит Поль. — Я жду звонка из Цюриха. Поговорим позже, Анни. — Он кладет трубку, отпирает ящик письменного стола, вынимает три ключа на колечке, выбирает один, проходит через комнату к книжному шкафу со стеклянными дверцами и открывает его. Вытаскивает из шкафа большой том в переплете зеленой кожи с золотым теснением, новехонький, в прекрасном состоянии, закрывает шкаф и идет к столу, зажав том под мышкой. Берет телефон и идет с ним к столику у кресла, разматывая шнур. Садится в кресло и раскрывает том.
Но это не книга, а фотоальбом. Первые фотографии имеют коричневатый оттенок и покрыты паутинкой трещин, будто сняты любительским «Кодаком» 1888 года, хотя на некоторых снимках люди одеты по моде начала 1920-х. На самом деле, это несоответствие означает лишь то, что снимали за городом, где всё на тридцать лет отстает от времени. Это семейный фотоальбом. Семейство, должно быть, ездило за границу для обновления гардероба. Слуги тоже старомодны, как и запечатлевшая их камера: женщины в длинных юбках и мужчины с усами по-деревенски окружают членов семьи и их знакомых. Фотографии представлены выборочно — в том смысле, что на всех снимках фигурирует один и тот же ребенок. Вот он на руках у кормилицы, вот среди игроков в теннис, тетушек с накрашенными губами и дядюшек, вот он один с ракеткой в руке. Это я, думает Поль, когда мне было восемь месяцев, и я же в девять лет, недопроявленный снимок.