- В свое время вы меня заверяли, что не будете звать гостей, - напоминаю я своей квартирантке.
- О Пьер! Ведь вы же сами...
- Вы заверяли, что вам несвойственно приставать к хозяину, а теперь вот убеждаете меня в обратном.
- О Пьер! Неужели вы считаете...
- Да, считаю. И эта ваша поза говорит о том, что, кроме мазохизма, вам не чужд и садизм...
- О Пьер! - восклицает Розмари в третий раз. - Зря вы пытаетесь выступить в несвойственной вам роли! Не станете же вы отрицать, что я для вас всего лишь собеседница, помогающая вам убить время? Хотя иной раз мне кажется, вы и в собеседнице-то не нуждаетесь.
Она произносит этот небольшой монолог и не подумав сменить позу, не придавая ни малейшего значения тому, куда направлен мой взгляд. Это бесит меня еще больше. Но ей вроде бы все равно, а может, наоборот - она отлично понимает, что к чему, и, словно для того, чтобы совсем уж довести меня, бесстыдно спрашивает:
- Чего вы на меня так смотрите?
- Вас это смущает?
- Во всяком случае, я не хочу, чтобы меня изучали, словно какую-то вещь. И потом, я не могу понять, то ли вы оцениваете качество моих чулок, то ли пытаетесь разобраться в сложностях моей натуры.
Будь я Эмиль Боев, я бы сказал ей такое, что она сразу бы заткнулась. Но так как я не Эмиль Боев, а Пьер Лоран, мне приходится проглотить эту пилюлю, и я спокойно произношу:
- Не воображайте, что ваша натура - непроходимые джунгли.
- Ага! Наконец-то вы ухватились за путеводную нить. Не могу не радоваться - авось и мне она поможет.
- Запросто! Вы только трезво оцените всю сложность собственной натуры...
- Вы как-то не очень ясно выражаетесь.
- Боюсь, как бы вас не задеть.
- А вы не бойтесь. Шагайте прямо по цветнику.
- Зачем же топтать цветы? Вы сами в состоянии разобраться в себе. Вы ведь понимаете природу мимикрии?
- Это и детям ясно.
- Вот именно. Ваши уловки им так же были бы ясны. Только у хамелеона срабатывает инстинкт, а вы действуете строго по расчету. "Сложность" вашей натуры покоится на чистом расчете. И потому вы так ее афишируете. Все эти маски, позы и перевоплощения диктует вам довольно нехитрое счетное устройство, заменяющее вам мозг и сердце.
Безучастное выражение, до последней минуты владевшее ее лицом, постепенно сменилось оживлением. Да таким, что я бы нисколько не удивился, если бы она протянула руку к столику и шарахнула хрустальной пепельницей меня по голове. Но как я уже говорил, когда Розмари приходит в бешенство, буйство для нее не характерно. Какое-то время она сидит молча, вперив взгляд в свои обтянутые нейлоном колени, потом поднимает голову и произносит: