И вместе с раскрывающейся пропавшей землей убежала тишина.
Трясина, тянувшаяся вокруг на километры, жила неумолкающей жизнью, накатывающей все сильнее. Хлюпающей, чавкающей, липнущей, стонущей, переливающейся стекающими каплями и ручейками, дышащей своей глубиной, перекатывающейся вслед умирающим внизу грунтовым водам.
Черно-бурая жижа, выпирающая наружу через плотную плетенку желто-серой низкой травы, сквозь тонко-частые волосы-нервы разрастающегося рыже-зеленого мха и льдисто-белые корни камыша, пахла не только сыростью. Она смердела разложением всех сгинувших тут за двадцать лет, от крохотных полевок до завязнувших громадин-лосей, сотнями не вернувшихся домой людей, настоящих и изменившихся, утянутых под плотный ковер ряски мертвыми, едва живыми и кричащими от ужаса, будучи пожираемыми на ходу.
Цистерны пролившейся крови, ушедшей в липкую глубину и осевшей в редких чистых протоках, не растворились бесследно. Запах ее, проливаемой с самой Войны, висел повсюду, сплетаясь в гниль, прель и разложение.
Булькало, жирно и тягуче лопаясь неподалеку. Рассыпалось горловым клекотом. Свистело, перекликаясь над тонкой нитью человеческого мира. Железка на едва заметной насыпи была ощутимо чужой, словно попала в иной мир: нечеткий, неясный, буро-зеленый, полный диких звуков и жути.
– Тихо, тихо, дочка! – зашептала, разорвав тишину, женщина.
Тишина, раскинувшая плотную паутину на самой платформе, лопнула от ее слов.
– Мама, – девчонка, большенькая, лет семи, показала в сторону, – что это?
Хаунд, увидевший раньше, невольно оскалился. Не должно здесь такого быть.
Зеленая ряска, покрывающая водяной язык, тянущийся к насыпи, лопнула, пропуская гладко катящуюся спину. Катящуюся и катящуюся, пока не мелькнул кончик хвоста. Голова поднялась в оставшейся осоке, вытянутая, украшенная выпуклым желтоватым узором за глазами.
– Уж, блядь. – Ерш икнул. – Пес, слышишь, я такого даже у нас не видел.
– Головы берегите, идиоты! – тихо сказал пулеметчик, прячущийся за подвижным ростовым щитком, прикрывающим даже сзади и сверху решеткой. – И не пиздеть!
Туман разлетелся почти полностью, осев метрах в десяти от постукивающего и медленно ползущего состава. Плескалось кое-где понизу, иногда сильнее, иногда хлюпко чавкая. И, да, Хаунд согласился с Ершом: вот тут Кинель сглупил. Дальше станет хуже, дальше просто так не осушишь, не отведешь в сторону. А проложить новый кусок магистрали – пока точно не смогут.
На платформе, ощущаясь почти физически, растекался страх. Кто-то шептал, повторяясь и повторяясь, просил Божьей помощи. Кому-то стало почти плохо, до судорог и припадка, сдерживаемого соседями. Щелчков предохранителей и взведенных курков уже не слышалось, все было сделано раньше. Люди готовились воевать с природой, спасая свои жизни.