Дальше я не расслышал, толпа пришла в движение, сеньора и его спутника оттеснили в сторону. На помосте появился человек в черно-красном одеянии ордена Герхарда-чудотворца, и горожане принялись напирать, стараясь подобраться поближе к эшафоту. Судя по ругани и крикам, стража сдерживала натиск зевак с превеликим трудом. Неужто отправят на костер еретика?
Я едва подавил обреченный вздох. Никто не захочет пропустить такое развлечение, лавка точно не откроется, пока не завершится казнь. А сожжение может затянуться надолго…
Как в воду глядел: только начали зачитывать обвинение, и распаленная толпа взорвалась гневными криками и яростными воплями. Столь громких криков не удостоились ни безликие повешенные, ни фальшивомонетчик, и монаху то и дело приходилось умолкать и давать прокричаться разбушевавшимся горожанам. А уж когда на эшафот выволокли молодого человека в сером рубище, весьма тщедушного на вид, я и вовсе едва не оглох, до того пронзительно завизжала поблизости какая-то клуша. Да и остальные надрывали глотки, не жалея связок. Гвалт поднялся такой, что его должны были услышать и на небесах.
Впрочем, на небесах слышен и шепот. Незачем так кричать, нужно лишь вложить в молитву искреннюю веру…
Еретик едва переставлял ноги и, казалось, не отдавал себе отчета в том, сколь скверно обстоят его дела. Молодчики в черно-красных одеяниях споро привязали приговоренного к столбу и начали обкладывать хворостом. Из толпы полетели камни, гниль и нечистоты. Меткий бросок разбил еретику лоб; случайно досталось и стоявшим по бокам от него герхардианцам. Цепь стражников шагнула вперед, толпа качнулась и загомонила пуще прежнего, а лицо зачитывавшего приговор монаха раскраснелось так, словно это его самого не собирались даже, а уже поджаривали на медленном огне. Он опустил пергамент и начал проповедь, показавшуюся вдвойне бесконечной из-за того, что я не понимал ни единого слова даже из тех, что хоть как-то доносились до меня.
Ничего не оставалось, кроме как ждать окончания действа да глазеть по сторонам. Тогда-то я и обратил внимание, что на помосте видны лишь стражники да братья ордена Герхарда-чудотворца. Местного духовенства не наблюдалось вовсе, и было непонятно, по какой причине архиепископ не прислал на площадь никого из своих каноников, если уж не пожелал присутствовать на аутодафе сам.
Наконец сумбурная речь монаха подошла к концу, но костер под еретиком не разожгли и тогда. Настало время покаяния, и зеваки понемногу смолкли, то ли впечатленные торжественностью момента, то ли в предвкушении незабываемого зрелища.