– О как! – даже крякнул от изумления палач. – Прикажете обязанностями манкировать? Мне за другое деньги платят!
– Уже нет, – усмехнулся я и вложил в заскорузлую ладонь собеседника монету в половину талера.
– Так что же, – озадачился палач, – просто попугать?
– Попугать и следов не оставить. А просто это или нет – тебе виднее.
Заплечных дел мастер поскреб заросшую щетиной щеку и расплылся в улыбке.
– Да уж не сомневайтесь, магистр. Без нужды усердствовать не стану!
– Вот и чудно.
Вселенская комиссия по этике не одобряла пыток; мы не выбивали из подозреваемых ни показаний, ни признаний… почти никогда. И в любом случае санкцию на применение крайних мер дознания мог дать лишь магистр-управляющий, а у меня не было ни возможности, ни желания заниматься всей этой согласовательной волокитой. Да и не по мне арестанту жилы тянуть. Пусть на совести этого живодера как минимум одна жертва, опускаться до его уровня не хотелось.
Разум! Я уповал не на клещи и каленое железо, а на собственный разум. Немного антуража, немного магии. Запоет, никуда не денется!
Бойня была выстроена на отшибе, сзади к ней примыкал пустовавший сейчас загон для скота. Внутри оказалось просторно и чисто, но тяжелый густой запах смерти намертво – воистину подходящее слово! – въелся в стены, и к горлу немедленно подкатил комок тошноты. Незримая стихия казалась здесь подпорченной, в ней словно плавали комки черноты. Священники-экзорцисты посещали подобные места по нескольку раз в год, но они лишь не давали зародиться всяческой потусторонней пакости, полностью вычистить эфирное поле им было не по силам.
Палач досадливо крякнул, позеленевший писарь зажал надушенным платком нос, а подвесившие голого школяра на разделочный крюк парни поспешно выбежали на улицу. Я им отчасти даже позавидовал. Самому о глотке свежего воздуха оставалось только мечтать. Меня ждала работа.
Полди Харт оказался сложения рыхлого и, несмотря на юные лета, успел обзавестись не столь уж и маленьким животом. Висеть на стянутых в запястьях руках было для него сущим мучением, и школяр даже обмочился, хоть никто его еще и пальцем не тронул.
– Я невиновен! – лихорадочно кричал он. – Невиновен, поверьте! Я напился и не помню, как оказался в церкви! Наверное, зашел по старой памяти! Не было у меня злого умысла! И сторожа не убивал! Я его и пальцем не трогал! Не видел его даже. Не помню! Ничего не помню, говорю же вам!
Писарь расположился за поставленной на попа бочкой, а палач кинул на пол лязгнувший металлом саквояж, извлек из него кожаный фартук и принялся возиться с завязками.