Шаги Хеннинга медленно приближались. Вскоре под ними заскрипели ступеньки деревянной лестницы. Симон еще раз бросил взгляд на свой телефон и убедился, что диктофон включен. Он собирался записать признание Хеннинга или хотя бы неопровержимые доказательства его преступления, чтобы передать полиции. Он быстро сунул мобильник в задний карман шортов, чтобы Хеннинг не сразу его заметил, и взял стамеску двумя руками.
– Симон! – услышал он голос Хеннинга. Тотчас его ослепил свет фонарика с площадки лестницы. – Ах, вот ты где!
– Вы знали, где меня искать, – сказал Симон.
Хеннинг опустил фонарик к полу и подошел к мальчику.
– Я услышал твои шаги наверху, – сказал он. И испуганно замер, увидев проскользнувшую мимо его ног крысу.
Учитель быстро встряхнулся и посмотрел на комнату с номером семнадцать.
– Мрачноватое место ты выбрал, однако, для своего спектакля.
– Это вовсе не спектакль, – парировал Симон. – И вы это знаете лучше, чем кто-либо.
Хеннинг кивнул. Потом он вздохнул, как будто нес на плечах тяжелый груз.
– Да, ты прав. Моя большая ошибка, что я тебя недооценил. Но давай оставим эти глупые игры и выложим карты на стол, идет?
– Идет, – сказал Симон, вспомнив о предупреждении Каро.
«Пока ты прислушиваешься к своему разуму и чувствам, с тобой ничего не случится. Но если ты предоставишь ему свободу действий, он тебя сожрет».
– Знаешь, Симон, мы оба допустили ошибку. И ты, и я.
Хеннинг прислонился к стене и посветил фонариком на провод, протянутый по всей длине коридора.
– Я избрал к тебе неправильный подход, и… и ты сразу записал меня в свои враги. Я должен был с бóльшим уважением отнестись к твоим чувствам и страхам, не пытаясь изображать веселье. Ты был подавлен внезапной смертью родителей, а тут приходит этакий дуралей, как я, и начинает говорить, что прогулка на лодке позволит тебе все забыть. Это было непрофессионально с моей стороны.
Симон стоял неподвижно около номера девятнадцать. Смрад, доносящийся из-за двери, не поддавался описанию. Но Симон не позволил своему лицу измениться и лишь покрепче прижал к себе стамеску. Она вселяла в него уверенность. Инструмент принадлежал его деду и лежал в подвале вместе с остальными. И это хоть немного, но утешало. Все равно что его дед был сейчас где-то рядом и готов был его поддержать.
– Ты чувствовал себя отвергнутым, правда? – продолжал Хеннинг. – Все люди казались тебе равнодушными. Никто не хотел оставить тебя у себя – ни твоя тетя, ни твой брат. Они послали тебя в интернат, куда тебе совсем не хотелось. В какой-то мере этот интернат олицетворяю для тебя я. Поэтому ты меня ненавидишь и считаешь убийцей. Я для тебя – воплощение всего наихудшего, всего, что бесит тебя и что ты хочешь забыть. Разве не так?