– Об этом мне не хотелось бы говорить.
– Ясно, но ты сам подогрел мое любопытство, – сказала Каро, направив свой велосипед чуть ближе к нему. – Мне-то казалось, у нас друг от друга не должно быть секретов, или как?
– Ну да… – Симон, вздохнув, поднял на нее взор.
Эти глаза, этот взгляд. Да, ей действительно можно было рассказать все. Если с кем и стоит быть предельно откровенным, так это с ней. Каро как никто понимает его. Она принимает его таким, какой он есть. Потому что они друг на друга более чем похожи. «Мы принадлежим друг другу, – вспомнил он. – Потому что мы другие».
– Как тебе сказать… – начал он и вынужден был на мгновение замолчать, чтобы перевести дух. – Иногда я вижу вещи, которых на самом деле не существует. Не по-настоящему, конечно, а в мечтах, в моей фантазии. Эти вещи кажутся мне почти реальными… даже вполне реальными. Прежде всего, это мои страхи – то, чего я боюсь. Это началось еще в детстве, но усилилось с тех пор, как Майк перестал жить дома. Иногда, когда родители уходили, а я оставался дома один, я испытывал отвратительный мерзкий страх. Совершенно безумный страх. Я внушил себе, что кто-то следит за мной в комнате. Или в ванной. Или в кухне. Не мог это описать, но чувствовал, что оно меня сожрет, уничтожит. Звучит безумно, правда?
– Вовсе нет, – ответила Каро. – Просто похоже на мальчика, который боится оставаться один дома. Ничего общего с сумасшествием.
Симон судорожно сглотнул:
– Думаю, ты права. Если бы мне велели дать тому чудовищу имя, то я назвал бы его страхом утраты. Тогда стало бы понятно, почему он так усилился после катастрофы.
– Я тоже так считаю. – Каро смотрела на него озабоченно.
– Но это, однако, объясняет не все.
– Почему?
– Иногда мне кажется, что меня реально что-то преследует. Что-то злое, жаждущее меня уничтожить.
– Уничтожить тебя?
Симон кивнул и снова посмотрел на землю. Несомненно, он выглядит как полный фрик. Но он должен рассказать все до конца! Потому что, кроме Каро, ему некому открыться.
– Оно стремится меня уничтожить, потому что считает, что я недостоин жить дальше. – Он был вынужден на мгновение замолчать – пересохло во рту. – Конечно, я понимаю, что этот… – Он снова умолк, подыскивая подходящее слово. – Что ничего подобного в реальности не существует. Мой терапевт считает, что это персонификация чувства вины, так как я – единственный, кто тогда выжил, и теперь виню себя за смерть родителей. Он считает, что я должен воспринимать это как несчастный случай, не более того. И что я ничего не мог поделать, потому что сидел на заднем сиденье… И тогда это прекратится.