— Какую-нибудь счастливицу ожидают! — вслух сказала расфранченная особа.
Но Андрюшка не слыхал этих слов. Он был весь поглощен вопросом: придут ли они или не придут?.. От решения этого вопроса зависело теперь многое.
Он несколько раз с беспокойством вынимал золотые часы. Время шло, а их не было.
«Неужели они не придут? — думал молодой негодяй. — Неужели Наташа обманула меня сегодня утром платком…»
Но вдруг лицо его оживилось. Вдоль чугунной ограды сада, по направлению к входу шли две бедно одетые девушки. Одна была повыше, бледнолицая, с печальными голубыми глазами и уже не первой молодости, другая пониже, полненькая, живая, краснощекая.
Андрюшка бросился было к ним навстречу; но потом решил остаться на месте и принял только еще более живописную позу.
Наташа и сестра вошли в двери, и глаза первой тотчас же начали искать в толпе кого-то.
Андрюшка решил, что теперь пора подойти, и приблизился.
Увидав его, Наташа узнала его только тогда, когда он, церемонно сняв шляпу, заговорил. На вспыхнувшем лице ее отразился восторг. Лицо Софьи тоже выразило приятное удивление.
Теперь она убедилась, что это тот самый несчастный граф, который, в силу какой-то страшной, непонятной тайны, принужден вести двойное существование. Ей стало жаль его.
— Очень приятно, — ответила она, а сама глядела в прекрасное лицо молодого человека и не могла отвести от него глаз. Все, что передала ей сестра, было так дико, но в то же время так жгуче интересно, что вся душа бедной девушки рвалась к разрешению этой загадки. А разрешение ей обещала Наташа во время свидания, прибавив, что он хочет переговорить с ней о важном деле, касающемся счастья всей его жизни. Всякая женщина пошла бы на эту приманку, а сестра Соня была женщина из самых обыкновенных. Теперь она с замиранием сердца ждала, что он скажет, с чего начнет.
Дьявольский ум Андрюшки подсказал ему, что нужно говорить. Он принял таинственный вид и рассыпался в благодарностях. Голос его звучал так печально и мягко, что у Наташи от умиления выступили слезы. Потом он стал намекать на многое, что составляет страдание его жизни. Он упоминал вскользь про злость людскую, про разные таинственные обстоятельства и заключил искренним признанием, что он страдает не за себя, а за свою покойную мать… за ее поступок, за ее преступление он лишен графского титула. Так было надо сделать, он и сделал! Он так любил свою мать, что все готов перенести, чтобы очистить ее имя; но теперь тайна раскрылась сама собой, и он возвращается в свет.
Софья с благоговением слушала это дикое вранье, пересыпанное таинственными (казавшимися ей вполне естественными) недомолвками. Простодушное и доброе лицо ее наполнилось выражением глубокого сочувствия, а Наташа плакала.