«Но нет, — думал несчастный, — может быть, есть еще спасение, может быть, можно обмануть как-нибудь сумасшедшего приятеля и отвлечь его больное воображение в другую сторону. Я не верю, чтобы он мог быть в преступной шайке здешних негодяев. Если это и так, то он только слепое орудие. Он так дружественно встретился со мною, это была такая честная, хорошая натура».
И мало-помалу на душе несчастного стало делаться спокойнее.
Теперь он старался отгадать, который час. Вдали где-то загремели котлами и металлическими тарелками. Стало быть, ровно двенадцать. Больным раздавали обед.
— Сторож! — крикнул он уже спокойным голосом.
Дверь отворилась.
То же скуластое лицо глядело на молодого врача уже не так строго, оно имело выражение смущенного недоумения.
— Что вам надо? — спросил он.
— Мне теперь лучше, голубчик, — отвечал Долянский, — позови ко мне доктора Болотова.
— Их тут нет-с, — совершенно уже изменяя тон, заговорил сторож, — они, должно быть, пошли к себе на квартиру.
— Так вот что, голубчик, развяжи меня.
— Не могу-с.
— Отчего?
— Господин доктур не приказали до их прихода развязывать…
Долянский в ужасе закрыл глаза, потом быстро открыл их и спросил с дрожью в голосе:
— А если он до завтра не придет, неужели мне так оставаться?
— Не могу знать-с, они должны прийти.
— Сходи тогда за ним… скажи, что мне стало лучше и я его прошу к себе…
Сторож, очевидно, колебался. Доктор Болотов отнюдь не приказал ему отлучаться от двери до его прихода, а этот другой доктор, который вдруг сошел с ума, говорит теперь совершенно здраво.
Может быть, и правда он тоже вдруг и выздоровел. Тогда, по соображениям парня, нужно пойти, потому что как-никак, а он все-таки тоже доктор и при случае может жестоко отомстить ему за это неповиновение.
— Хорошо-с, я сбегаю за ними, — отвечал он и, почесав затылок, медленным шагом направился по коридору.
Долянский слышал, как удалялись его тяжелые шаги и как смолкли наконец за поворотом.
Опять вокруг него воцарилась гробовая тишина, и опять ужас охватил его душу. Что, если Болотова нельзя будет уговорить выпустить его? Что, если ему действительно придется пробыть в таком положении сутки и более, а может быть, гораздо более, потому что тут все может быть. На минуту надежда у него блеснула на Кунца и Шнейдера, но, вспомнив слова сумасшедшего, он погрузился в еще большее отчаяние, тем более что рядом со всеми этими соображениями ему пришло на ум, что вмешательство его в дело графини Радищевой, рассказанное Болотовым, само по себе уже может послужить его гибелью.
— Так вот, — прошептал он, — какую роль играет тут Болотов, вот на какие дела направляют его врачебную деятельность!..