— Болотов! — в ужасе воскликнул Долянский.
— Да ты не бойся! — засмеялся Болотов. — Мы тебе сделаем только один душ, и все пройдет — я, как товарищ и старый друг твой, сам буду наблюдать за тобой… Я тебя искренно люблю и поэтому не хочу запускать твою болезнь…
— Послушай!!! — в неистовстве крикнул Долянский.
— Эх! Плохо! — пробормотал Болотов. — Надо душ, со мной тоже было… — И вдруг, вынув из бокового кармана свисток, огласил длинный коридор его резким звуком.
С диким отчаянием еще раз оттолкнул его Долянский, но сбежавшаяся прислуга моментально скрутила его руки какими-то полотняными лентами.
Через минуту его раздевали в ванной комнате, Болотов, хладнокровно следивший за этой сценой, имел самый добродушный, самый сострадательный вид.
Ужасное положение
Из ванной, несмотря на его сопротивление, Долянского перенесли в отдельную комнату, прикрутили к постели, и, когда он уже не мог пошевелить пальцем, Болотов сделал знак прислуге, чтобы она вышла.
Приятели остались с глазу на глаз.
Болотов глядел на Долянского с кротким сожалением, потом он сел на край постели и пощупал пульс больного на запястье. Долянский тихо хрипел, закрыв глаза. На лбу его выступили крупные капли пота. Это был момент того кризиса, который обыкновенно наступает в организме человека, долго боровшегося против страшной опасности. Теперь он совершенно утих, и только порывистое дыхание обнаруживало в нем присутствие жизни.
Болотов оставил руку своего пациента, пристально поглядел ему в лицо и, как бы убедившись в чем-то более или менее утешительном, с довольной физиономией вышел в коридор.
Там он отдал кое-какие распоряжения ожидавшим его фельдшеру и сторожу, после чего шаги его стали удаляться по коридору.
Долянский открыл глаза и с ужасом оглядел комнату. Казалось, он силился, но не мог сразу припомнить, что с ним произошло.
Но вот. мало-помалу сознание стало возвращаться к нему; он сморщил брови, и голова его судорожно заметалась по подушке.
— Болотов! Болотов! — крикнул он в неистовом отчаянии.
В ответ на этот крик в деревянную форточку в двери, украшенную железной сеткой глянуло скуластое лицо молодого парня.
— Чего орешь? — грубо произнес он.
— Вы не смеете… — начал было Долянский. — Я не сумасшедший! — Но вдруг смолк, потому что форточка накрепко захлопнулась и вокруг воцарилась прежняя гробовая тишина.
Долянский осознал теперь, что всякий протест будет не только напрасен, но может даже еще более повредить его положению. Тогда он принялся обдумывать исход и, конечно, не находил его.
Мысли его в бешеном хаосе вертелись вокруг ужасного факта помешательства Болотова. Ему приходило на ум, что Болотова нарочно держат тут для каких-то таинственных целей, и все, что говорил ему несчастный помешанный, все до мельчайших деталей предстало перед ним теперь как неопровержимая истина.