инт.: Понимаю, я могу это по-человечески понять.
ко: Никто никаким способом не мог бы узнать…
инт.: А приговор – господин Ода выслушал его в таком же состоянии духа, как выслушивал все остальное?
ко: Приговор, как вам известно, гласил, что его надлежит повесить. Он будет заключен в тюрьму и какое-то время подождет, а затем будет повешен. Некоторые говорили, что в этом случае надо проявить снисхождение ввиду его молчания, ввиду отклонений от нормы в его поведении. Возможно, он был сумасшедший? Мне не казалось, что он сумасшедший, и судьям тоже не казалось. Никто в зале не считал его сумасшедшим. Дело суда – вершить правосудие, вот единственное средство, которым располагает общество, когда все остальные средства отброшены. Как вы станете вершить правосудие? Здесь мы имели двенадцать…
инт.: Одиннадцать, по-моему.
ко: Да, да, одиннадцать жертв. Кто должен был говорить от их имени?
инт.: Ну, а оглашение приговора? Оно на него подействовало?
ко: Заметно – нет, так, чтоб заметно, не подействовало. Полагаю, он сознавал, что дело идет именно к этому. Ни для кого из нас это не стало неожиданностью.
инт.: Я прочту вам вслух то, что вы написали по этому случаю.
Вы написали: “Так завершается долгая душераздирающая история Исчезновений в Нарито. Увы, в финале нам известно так же мало, как было известно в начале. Мы нашли, кого в этом винить, но у нас не прибавилось возможностей для конкретного ответа на вопрос: «Где наши пропавшие родственники и по какой причине их увели?» Таковы тайны, которые Ода Сотацу, по-видимому, унесет с собой в могилу. Пусть там они не дают ему покоя”.
(Короткая пауза.)
инт.: Как это вам теперь?
(Диктофон отключается.)
[От инт. В этот момент Ко Эйдзи предпочел прекратить интервью.]
В тот день я вышел из дома Ко Эйдзи и пошел, петляя, через промзону. Шел очень долго, в конце концов нашел дорогу назад, к гостинице, где остановился. Когда я туда пришел, у гостиницы на скамейке сидела его дочь. Она сказала, что ее отец хочет рассказать мне еще кое-что. Готов ли я вернуться туда с ней, прямо сейчас? Я согласился, и мы поймали такси. Это было приятно – ехать в такси с молодой женщиной, которая, совершенно очевидно осталась недовольна мной и тем, как я обошелся с ее отцом. Ей не понравилось, что ее отправили с таким поручением. Когда мы подъехали к дому, она отперла дверь, и мы поднялись по лестнице. Она провела меня к отцу и снова удалилась. Собственно, даже не знаю, была ли она дочерью Ко Эйдзи. Возможно, она была его ассистенткой или личным секретарем. Об этом я, разумеется, не спрашивал. Однако могу предположить, что, будь она его помощницей, она бы не столь неохотно разъезжала по его поручениям. Как знать? Я уселся и включил свой диктофон.]